Самый день для рыбы-остолоп
В отеле было девяносто семь нью-йоркских рекламщиков, которые узурпировали междугородные линии, так что девушке из номера 507 пришлось дожидаться звонка с полудня почти до двух-тридцати. Впрочем, она не теряла времени. Она прочла статью в женском карманном журнале, озаглавленную «Секс: смех или грех». Вымыла гребень и щетку. Вывела пятно с юбки бежевого костюма. Перешила пуговицу на блузке «Сакс». И выщипала два недавно вылезших волоска у себя на родинке. Когда телефонистка, наконец, позвонила ей в номер, она сидела на оконном сиденье и заканчивала красить лаком ногти на левой руке.
Она была девушкой, ничего не бросавшей ради звонящего телефона. Глядя на нее, можно было подумать, что телефон звонит непрерывно с тех самых пор, как у нее начались первые месячные.
Пока звонил телефон, она прошлась кисточкой для лака по ногтю мизинца, подчеркнув линию лунки. Затем закрутила на флаконе лака крышечку, встала и помахала в воздухе левой – влажной – рукой. Сухой рукой она взяла с оконного сиденья переполненную пепельницу и отнесла на тумбочку, на которой стоял телефон. Присев на одну из двух заправленных односпальных кроватей – телефон звонил уже пятый, если не шестой раз, – она взяла трубку.
– Алло, – сказала она, держа пальцы левой руки подальше от белого шелкового халатика, под которым у нее ничего не было, не считая шлепок – ее кольца лежали в ванной.
– Ваш абонент в Нью-Йорке на проводе, миссис Гласс, – сказала телефонистка.
– Спасибо, – сказала девушка и расчистила место на тумбочке для пепельницы.
Прорвался женский голос.
– Мюриел? Это ты?
Девушка чуть отстранила трубку.
– Да, мама. Как ты? – сказала она.
– Я за тебя до смерти переживала. Почему не позвонила? Ты в порядке?
– Я пыталась связаться с тобой вчера вечером и позавчера. Здесь телефон все время…
– Ты в порядке, Мюриел?
Девушка увеличила зазор между трубкой и ухом.
– Очень даже. Очень жарко. Сегодня у меня самый жаркий день во Флориде за…
– Почему ты мне не звонила? Я до смерти…
– Мама, милая, не ори на меня. Я прекрасно тебя слышу, – сказала девушка. – Я звонила тебе дважды вчера вечером. Один раз сразу после…
– Я говорила вчера вечером твоему отцу, что ты наверно позвонишь. Но какое там, ему нужно было… Ты в порядке, Мюриел? Скажи правду.
– Очень даже. Хватит это спрашивать, прошу тебя.
– Когда вы добрались?
– Не знаю. Утром в среду, рано.
– Кто вел?
– Он, – сказала девушка. – И не волнуйся. Он вел очень хорошо. Я поражалась.
– Значит, он? Мюриел, ты дала мне честное…
– Мама, – перебила ее девушка, – я же тебе сказала. Он вел очень хорошо. Всю дорогу ниже пятидесяти, между прочим.
– Он не пытался, как тогда, чудить с деревьями?
– Я же сказала, мама, он вел очень хорошо. Прошу тебя. Я попросила его не отдаляться от белой полосы и все такое, и он понял, что я хотела, и так и делал. Он старался вообще не смотреть на деревья – это было видно. А папа машину не починил, случайно?
– Еще нет. Хотят четыреста долларов – только за…
– Мама, Сеймур сказал папе, что заплатит за нее. Нет причин для…
– Что ж, посмотрим. Как он себя вел – в машине и все такое?
– Как положено, – сказала девушка.
– Он еще называет тебя этим ужасным…
– Нет. Он теперь кое-что новое придумал.
– Что?
– Да какая разница, мама?
– Мюриел, я хочу знать. Твой отец…
– Ну ладно, ладно. Он называет меня Мисс Духовная Оторва-1948, – сказала девушка и захихикала.
– Не смешно, Мюриел. Ничуть не смешно. Просто ужасно. Грустно за тебя. Только подумаю, как…
– Мама, – перебила ее девушка, – послушай. Помнишь ту книгу, что он прислал мне из Германии? Ну, знаешь, этих немецких поэтов. Куда я ее засунула? Я перерыла свои…
– Она у тебя.
– Ты уверена? – сказала девушка.
– Безусловно. В смысле, она у меня. Она в комнате Фредди. Ты оставила ее здесь, а у меня для нее места не нашлось в… А что? Она ему понадобилась?
– Нет. Он только спрашивал меня о ней, когда мы ехали. Интересовался, не читала ли я ее.
– Она же на немецком!
– Само собой. Это ничего не значит, – сказала девушка, положив ногу на ногу. – Видишь ли, он сказал, что эти стихи написал единственный великий поэт нашего века. Сказал, мне надо было купить перевод или вроде того. Или выучить язык, если угодно.
– Ужас. Ужас. Грустно вообще-то – вот, что. Твой отец сказал вчера вечером…
– Секундочку, мама, – сказала девушка. Она подошла к оконному сиденью за сигаретами, закурила одну и снова вернулась на кровать. – Мама? – сказала она, выдыхая дым.
– Мюриел. Теперь послушай меня.
– Я слушаю.
– Твой отец говорил с доктором Сиветски.
– Да? – сказала девушка.
– Он ему все рассказал. По крайней мере, так говорит – ты же знаешь отца. Про деревья. Про тот случай с окном. Про гадости, что он наговорил бабуле насчет ее планов на похороны. И что он сотворил со всеми этими прекрасными бермудскими карточками – обо всем.
– Ну и? – сказала девушка.
– Ну, для начала он сказал, что это форменное преступление, что армия выпустила его из госпиталя – честное слово, так и сказал. Он совершенно точно сказал отцу, что есть вероятность – он сказал, очень большая вероятность, – что Сеймур может совершенно потерять над собой контроль. Честное слово.
– Здесь в отеле есть психиатр, – сказала девушка.
– Кто? Как его зовут?
– Я не знаю. Ризер или как-то так. Он считается очень хорошим.
– Никогда о нем не слышала.
– Ну, тем не менее, он считается очень хорошим.
– Мюриел, не хорохорься, пожалуйста. Мы за тебя очень волнуемся. Твой отец хотел вчера вечером отправить тебе телеграмму, чтобы ты возвращалась домой, между про…
– Я не вернусь домой прямо сейчас, мама. Так что успокойся.
– Мюриел. Вот тебе честное слово. Доктор Сиветски сказал, Сеймур может совершенно потерять конт…
– Я только выбралась сюда, мама. Это мой первый отпуск за несколько лет, и я не собираюсь просто собрать вещи и приехать домой, – сказала девушка. – В любом случае, я сейчас не могу никуда ехать. Я так обгорела, что еле двигаюсь.
– Ты сильно обгорела? А ты не мазалась тем кремом «Бронза», что тебе положила? Я положила его прямо…
– Мазалась. И все равно обгорела.
– Какой ужас. И где ты обгорела?
– Да везде, просто везде.
– Какой ужас.
– Я это переживу.
– Скажи, а ты говорила с этим психиатром?
– Ну, вроде того, – сказала девушка.
– И что он сказал? Где был Сеймур, когда ты с ним говорила?
– В Океанской комнате, играл на пианино. Он оба вечера играл на пианино, что мы здесь.
– Ну, и что он сказал?
– Да ничего особенного. Он первый со мной заговорил. Я сидела рядом с ним за бинго вчера вечером, и он спросил меня, не мой ли это муж играет в другой комнате на пианино. Я сказала, да, мой, и он спросил меня, не болен ли Сеймур или вроде того. Так что я сказала…
