Если вам и вправду охота меня слушать, вам наверно захочется для начала узнать, где я родился и как прошло мое паршивое детство, и чем занимались мои родители и все такое, пока меня не завели, и всю эту дэвид-копперфилдовскую[1] муть, но, по правде говоря, мне не охота в этом копаться. Во-первых, обрыдло, а во-вторых, родителей инфаркт хватил бы, по два раза, если бы я рассказал что-нибудь такое личное про них. Они довольно щепетильны в таких вещах, особенно отец. Они хорошие и все такое – я ничего не говорю, – но щепетильные до черта. К тому же, я не собираюсь вам рассказывать всю свою дурацкую автобиографию или вроде того. Я просто расскажу про эту безумную хрень, которая случилась со мной незадолго до прошлого Рождества, как раз перед тем, как я совсем расклеился и мне пришлось перебраться сюда, чтобы не напрягаться. То есть, все то, что я рассказывал Д. Б., а он мне брат и все такое. Он в Голливуде. Не так уж далеко от этого задрипанного места, и он наведывается и навещает меня практически каждые выходные. Думает отвезти меня домой, когда я поеду домой, может, в следующем месяце. Он недавно купил “ягуар”. Такую английскую штучку, которая делает под двести миль в час. Выложил за нее почти четыре тысячи баксов. У него теперь до черта капусты. Не то что раньше. Раньше он был обычным писателем, когда жил дома. Если вы о нем не слышали, он написал этот зверский сборник рассказов, “Тайная золотая рыбка”. Лучший рассказ – «Тайная золотая рыбка.» Там об этом пацанчике, который никому не показывал свою золотую рыбку, потому что купил ее на свои деньги. Сдохнуть можно. А теперь он в Голливуде, Д. Б., проституткой заделался. Вот уж чего ненавижу, так это кино. Даже не вспоминайте при мне.
С чего я хочу начать, это с того дня, когда я ушел из Пэнси. Пэнси – это частная школа, которая в Эгерстауне, в Пенсильвании. Вы наверно о ней слышали. По крайней мере, рекламу наверно видели. Ее рекламируют чуть не в тысяче журналов, всегда с картинкой такого пижона в седле, прыгающего через забор. Как будто в Пэнси только и делают, что все время в поло играют. Я там во всей округе ни разу даже лошади не видел. А под картинкой с этим парнем в седле всегда написано: «С 1888 года мы выковываем из мальчишек великолепных трезвомыслящих юношей.» Как же, как же. В Пэнси выковывают кого-то не больше, чем в любой другой школе. И я не знал там ни одного великолепного и трезвомыслящего. Может, двух ребят. С натяжкой. И они наверно уже пришли в Пэнси такими.
Короче, было воскресенье, когда наши играли в футбол с Сэксон-холлом. Игра с Сэксон-холлом считалась в Пэнси очень большим делом. Это была последняя игра в году, и нам полагалось покончить с собой или вроде того, если старушка Пэнси не выиграет. Помню, часа в три пополудни я стоял на самой чертовой вершине Томсен-хилла, рядом с этой долбаной пушкой времен Войны на независимость и все такое. Оттуда было видно все поле, и видно, как две команды гоняют друг друга от края до края. Трибуны было видно не ахти, но слышно, как там все орали со стороны Пэнси, просто зверски, потому что там была практически вся школа, кроме меня, а со стороны Сэксон-холла блеяли как гомики, потому что у приезжей команды всегда маловато народу.
На футбольных матчах почти никогда не увидишь девчонок. Только старшеклассникам разрешалось приводить с собой девчонок. Ужасная школа, с какой стороны ни возьми. Мне нравится бывать там, где хотя бы иногда попадаются девчонки, даже если они просто чешут руки или вытирают нос или даже просто хихикают или вроде того. Старушка Сельма Термер – дочка тамошнего директора – довольно часто ходила на футбол, но она слегка не того типажа, чтобы сходить по ней с ума. Хотя вообще хорошая девчонка. Как-то раз я сидел рядом с ней в автобусе от Эгерстауна, и у нас как бы завязался разговор. Мне она понравилась. У нее большой нос и все ногти обкусаны до крови, и лифчик с дурацкой прокладкой, торчащей во все стороны, но ей как-то сочувствуешь. Что мне понравилось в ней, это что она не вешала мне лапшу на уши, какой ее папаша славный малый. Она наверно знала, какой он пустозвон.
Почему я был на вершине Томсен-хилла, а не со всеми на футболе, это потому, что я недавно вернулся из Нью-Йорка с фехтовальной командой. Я был нафиг капитаном фехтовальной команды. Большое дело. Мы поехали тем утром в Нью-Йорк на это фехтовальное состязание со школой Мак-Берни. Только состязание не состоялось. Я оставил нафиг все рапиры с экипировкой и прочей хренью в подземке. Это не только моя вина. Мне приходилось то и дело вставать, сверяться с картой, чтобы знать, где нам выходить. Так что мы вернулись в Пэнси около двух-тридцати, а не около обеда. Вся команда дулась на меня всю обратную дорогу на поезде. Это было по-своему смешно.
Почему еще я не был внизу на футболе, это потому, что собирался попрощаться со стариком Спенсером, моим учителем истории. Он болел гриппом, и я прикинул, что наверно не увижу его больше до начала рождественских каникул. Он написал мне эту записку, что хочет увидеть меня до того, как я уеду домой. Он знал, что в Пэнси я не вернусь.
Забыл сказать вам об этом. Меня вытурили. Мне не полагалось возвращаться после рождественских каникул на том основании, что я провалил четыре предмета и не проявлял прилежания и все такое. Меня частенько предупреждали, чтобы я начинал проявлять прилежание – особенно перед зимними экзаменами, когда мои родители приезжали на переговоры со старым Термером, – но я ни в какую. Вот, меня и отчислили. Из Пэнси ребят отчисляют довольно часто. Там очень хороший академический рейтинг, в Пэнси. На самом деле.
Короче, был декабрь и все такое, и я продрог, как ведьмина сиська, да еще на вершине этого дурацкого холма. На мне была только ветровка и ни перчаток, ничего. За неделю до того кто-то украл мое верблюжье пальто прямо у меня из комнаты, прямо с теплыми перчатками в карманах и все такое. В Пэнси полно ворья. Довольно много ребят из этих очень богатых семей, но все равно там полно ворья. Чем дороже школа, тем больше в ней ворья – кроме шуток. Короче, я все стоял рядом с этой долбаной пушкой и глядел на футбол, отмораживая задницу. Только я почти не смотрел на футбол. Зачем я там на самом деле торчал, это чтобы как-то почувствовать, что прощаюсь. То есть, мне случалось оставлять школы и разные места, а я даже не знал, что оставляю их. Ненавижу такое. Неважно, даже если это грустное прощание или гнусное, но, когда я оставляю какое-то место, мне хочется знать, что я его оставляю. А когда не знаешь, тебе еще хуже.
