Просыпаюсь от горячего дыхания и прикосновения гладкого, мокрого языка, скользящего по щеке. С трудом поднимаю тяжёлые веки. Вижу зубастую пасть, два, горящих предвкушением, рыжих глаза. Нет, я, однозначно, не жаворонок, и, наверное, никогда им не стану.
– Волосатое чудовище, – обречённо вздыхаю, протягиваю руку и чешу пса за ухом.
Обрадованный Шашлык клацает зубами и семенит к выходу.
– Чудовище, – вновь произношу я, вставая с раскладушки. Та жалобно скрипит, словно это ей сейчас нужно будет выгуливать любопытного пса, затем тащиться на колодец за водой, а после этого, целый день корячиться на огороде. И лишь вечером, когда на небе от солнца останется лишь тонкая рыжая закатная полоска, а воздух станет прохладным и влажным, можно будет отправиться к реке.
Встаю босыми ногами на, нагретые солнцем половицы, потягиваюсь, с наслаждением вдыхаю пряный дух скошенной травы, намокшей от ночного дождя крапивы и, жарящихся на кухне блинов. Баба Маша уже давно проснулась, подоила корову, собрала свежей клубники и теперь готовит завтрак. Чёрт! Пора и мне вставать с первым криком петуха, а не ждать, когда Шашлык в щёку лизнёт, мол: «Просыпайся, лежебока».
– Всё, Илона, – мысленно говорю себе. – Пора вливаться в деревенскую жизнь, раз собралась стать частью этой самой жизни.
Машинально касаюсь губ, гоня прочь из души чувство какой-то неправильности. Да, Олежка меня поцеловал, с начала в клубе на дискотеке, затем, за сараями, уже на подходе к дому бабы Маши. Да, в груди ничего не ёкнуло, и бабочки в животе не затрепетали. Напротив, поцелуй парня показался каким-т маслянистым, липким. Но ведь не у всех, наверное, ёкает, и не у всех трепещут бабочки. Любовь и дружба – настоящее чудо, дарованное богом, и даётся это чудо не всем. Однако, все живут, тянут лямку постылого быта и находят в этом, пусть и мелкие, но всё же радости. Выйду замуж, рожу ребёнка, будем вести своё хозяйство. Благо, практика у бабы Маши весьма насыщенная. Ничего, проживу как-нибудь без чистой и светлой, без Молибдена, Корхебеля и магии. Всё лучше, чем оплакивать потерянное.
Натягиваю сарафан, провожу гребнем по волосам, не без удовлетворения смотрю на своё отражение в зеркале. Кожа загорела, волосы выцвели и кажутся более светлыми, стали крепче мышцы на ногах и руках, в глазах появился живой блеск. И даже не удивительно, что я приглянулась Олежке. Хотя, если честно, на кого ему ещё западать? Все местные девицы заняты. Но, зачем об этом думать. Лучше внушить себе мысль, что я парню просто понравилась. А он мне? Да плевать! Простой, немного глуповат, грызёт ногти, шутит, и сам же смеётся над своими шутками, нервно теребит бесцветную копну непослушных волос большой, шершавой ладонью. Шершавой, потому, что натруженной. Человек весь день работает, сажает, пропалывает, убирает за скотом, чтобы осенью продать свою продукцию на ярмарке в ближайшем городке. С таким не пропадёшь, ноги от голода уж точно не протянешь. Пьёт? Да кто в деревнях не пьёт, скажите мне? Главное, зацепиться в этой глуши, слиться с ней, зажить нормальной, человеческой жизнью, обрести свой дом. От инквизиции и Корхебеля далеко, и ладушки.
Шашлык нетерпеливо тявкает, и я плетусь следом за псом, на встречу новому дню.
Жизнь в деревне кипит. Стучат топоры, визжат пилы, где-то льётся вода, кричат дети и переругиваются взрослые. Солнце растекается по крышам, блестит в лужах, вплетает тонкие золотые ниточки лучей в разнотравье, гладит спину и затылок ласковой ладонью. Небо светло-голубое, лёгкое. День обещает быть знойным.
Шашлык нетерпеливо тянет вперёд, шлёпает лапами по лужам, расбрасывая светящиеся брызги, и я едва удерживаю поводок.
– Опять эту зверюгу на улицу вывела, – слышу, проходя мимо одного из домов, сварливый голос Егоровны. – Вот, передай Машке, коли хоть одной курицы не досчитаюсь, сама её псину пристрелю.
– Ага-ага, – поддерживает скандалистку другая бабка, ковыляющая со стороны колодца с двумя пластиковыми вёдрами, в каждом из которых трясётся жёлтый осколок солнца, словно кусочек сливочного масла. – Надо ж было такую образину завести.
Здороваюсь, многозначительно пожимаю плечами и прохожу дальше. Какие ко мне вопросы? Я всего лишь помощница, наёмный работник. Хотят поскандалить, пусть к хозяйке обращаются. Лично мне Шашлык нравится, несмотря на свирепый вид. И чего прицепились к собаке? Пёс на поводке, выгуливаем его только в поле, чтобы как раз всяких там обвинений по поводу пропавших кур и козлят избежать.
Настроение отличное, погода чудесная, перспективы радужные, и вступать в спор со скучающими старухами вовсе не хочется.
А вот и поле, пахучее, широкое, звенящее кузнечиками, пестреющее цветами. У самого горизонта чернеет жирная полоска хвойного леса.
Бросаю в его сторону резиновое колечко, смотрю, как пёс, с восторженным лаем, устремляется вперёд. Затем, расстёгиваю сумку, достаю старый плед и ложусь на траву. Смотрю в небо, втягиваю полной грудью горьковатый запах полыни, нежный аромат цикория и сладкое дыхание клевера, и ловлю себя на том, что готова. Готова впустить в свою жизнь другого человека, готова забыть прошлое, готова к новому. Я ещё молода, у меня ещё будут дети. А любовь? Бог с ней, с любовью! Да и кто сказал, что она должна вспыхнуть сразу, с первого взгляда, с первого прикосновения. Олежка парень хороший, и я постараюсь стать счастливой с ним.
Лечит ли время? Скорее нет, чем да. Однако, оно притупляет боль, прячет внутри, не давая стать острой. Вот и моя боль притупилась, съёжилась, сжалась в серый комок, затаилась в самом тёмном уголке души. Правда, по ночам ко мне продолжает приходить Молибден, улыбчивый, солнечный, притягательный. Мы, то прогуливаемся по территории детского дома, то смотрим на закат, разгорающийся над морем. После этих снов я просыпаюсь в слезах и с болезненным чувством потери и тоски по Даниле и острову, каждой клеткой ощущая, насколько мне не хватает шелеста волн, горячей гальки под босыми ступнями, криков чаек и кипарисовой зелени.
***
– Какого хрена ты здесь делаешь? – это был первый вопрос, что задала мне Полина, когда открыла опухшие, от излишних возлияний глаза.
В её голосе слышалось столько раздражения, столько досады, что в сердце нехорошо кольнуло. Чёрт! А ведь ей плевать, глубоко плевать на то, где я находилась все это время, что со мной произошло. Вспоминала ли сестра обо мне хоть иногда? Искала ли?
–Почему ты в таком виде и в такой компании, Полина? – вырвалось у меня как-то случайно. Причём, вырвалось весьма обвинительно, что и оказалось моей ошибкой. Ещё одной в чреде тех, что я допускала в общении с сестрой.
– По кочану, – осклабилась Полька, приподнимаясь на локтях.
