ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ
Говорят, большие города злы и безжалостны. Говорят, население мегаполисов настолько атомизировано, что ему совершенно нет дела до отдельно взятой его единицы, особенно, когда эта "единица" хорошо "подшофе", сидит в сугробе и курит, подставив мокрое лицо падающим с ночного неба снежинкам. Может быть, так оно и есть…, и просто надо сказать большое спасибо своему Ангелу Хранителю? Кто знает….
***
Кладбище зачистили быстро. Оно давно уже мешало напирающим кварталам стремительно растущего города, сбивая бешеный темп тихим умиротворением потустороннего мира. И если городское собрание, перед самой революцией, кладбище просто законсервировало, возведя на его территории небольшую Церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, то новая власть, окончательно получив бразды правления в свои руки, пошла более радикальным путём. Под «Смело мы в бой пойдём…», под «Марш энтузиастов» и рычание мощных бульдозеров комсомольцы, вооружённые лопатами и ломами, выворачивали кресты, крушили памятники, лихо сносили оградки…, не обращая никакого внимания на слёзы стариков, завывания женщин и разноголосые проклятия в свой адрес тех, кто, по тем или иным причинам, не успел перезахоронить на новое место останки своих родственников. А большинство могил и переносить-то было некому: солдаты Первой мировой, умершие от ран в эвакуационных госпиталях Н-ска; скошенные тифом жители окрестных деревень, всходившие на погост целыми семьями; белогвардейцы, вцепившиеся в сибирскую землю в попытке сохранить хотя бы малую толику от развалин Российской Империи, да так в этой земле и оставшиеся. Некому о них было плакать, некому молиться, некому вспоминать….
Часть бывшего кладбища отвели под застройку, а на оставшейся территории со временем разбили парк, чтобы у уставших от строительства «нового» светлого будущего горожан, было место для отдыха. Насадили молодого березняка, проложили дорожки с незатейливыми деревянными скамейками по краям, огородили место для танцев с эстрадой для духового оркестра из ближайшей воинской части….
Однако добропорядочные граждане в «парке на костях» отдыхать не захотели: жива была ещё в их памяти оставшаяся от предков традиция священной неприкосновенности сакральных мест. Добропорядочные граждане парк стороной старались обходить, чем тут же воспользовались представители различных криминальных организаций, группировок и других бандформирований, которым было глубоко наплевать, где вершить свои тёмные дела и делишки и для которых жизнь человеческая, а тем более смерть, и гроша ломанного не стоила. Да и удобно, с другой-то стороны, закапывать жертвы жестоких междоусобных разборок, с поножовщиной и огнестрелом, тут же, что называется, не «отходя от кассы».
Шли годы, крепла новая власть, выжигая беспощадным огнём правосудия последние очаги распространения недобитых преступных элементов, и в парке стало безопасно…, но оттого не менее пустынно. Скамейки и эстрада, к тому времени, давно пошли на дрова, для жарких бандитских костров в холодные сибирские ночи, аллеи заросли бросовой зелёнкой и парк окончательно пришёл в запустение. Лишь местные алкоголики, неистребимые, как тараканы, нарушали, время от времени, торжественный покой старого кладбища чмоканием откупориваемых бутылок и треньканьем замусоленных стаканов, верша недолгую свою тризну по неудавшейся жизни под шуршание советских газет с завёрнутыми в них нехитрыми закусками.
И только тогда, когда рассеялось коммунистическое помрачение, рухнули идеологические запреты и вера в Бога перестала считаться психиатрическим диагнозом, про забытый погост снова вспомнили.
***
Средних размеров дом, со стенами из бежевого «сэндвича» и крышей, покрытой гофрированным листом кирпичного цвета, стоял в глубине заброшенного парка и с улицы практически не просматривался. Укрытый от праздного любопытства прохожих высоким, но уже кое-где покосившимся деревянным забором, да буйной растительностью различного толка, дом словно говорил всем своим видом: «Я в вашу жизнь не вмешиваюсь, ну так и вы мне без надобности не досаждайте». О том, что это не обычное строение, а какая-никакая, но Церковь, обитель Духа Святого, можно было догадаться лишь по двум маковкам с крестами, которые устремлялись в небо с покатой кровли и празднично золотились в солнечную погоду своими округлыми боками.
Под стать церквушке был и настоятель: невысокий, полноватый, начинающий лысеть священник, с редкой, неухоженной бородкой и тихим, невыразительным голосом. Службы вёл неразборчиво, проповеди читал неохотно, на требы, подтянув подол рясы повыше, отправлялся пешком – машины у него не было. Словом, так себе священнослужитель по нынешним-то временам….
Но паства его любила. За кроткий нрав, за улыбчивую приветливость и ласковое участие к каждому, кто бы ни обратился к нему за помощью или советом. За то, что не имея вроде бы, никаких видимых на то причин, о. Святослав смог стать для общины и сердцем её, и душой, искренне участвуя в судьбе каждого прихожанина.
Единственно, кем не был и не мог стать для своего прихода настоятель, по причине особенностей характера и непреклонных в вере убеждений, так это хорошим управляющим. Деньги он зарабатывать не умел. Мало того – не хотел о. Святослав деньги зарабатывать на церковных Таинствах да на требах…, принципиально не хотел:
– Бесплатно получил, бесплатно и отдавать буду. – Упрямо твердил он в ответ как на робкие жалобы на бедность прихода заведующей церковной лавкой, так и на настойчивые «намёки» митрополита о том, что церковную иерархию ещё никто не отменял и не дело обычному протоиерею главе епархии перечить:
– Думать не только о душе надобно, но и о хлебе насущном. – Хмурясь и сдвигая брови, наставлял он при редких личных встречах упёртого батюшку.
Однако брать деньги с желающих покреститься или обвенчаться и вывешивать в притворе установленные «наверху» прайсы, настоятель всё равно категорически отказывался, а богатых, да ещё и верующих спонсоров, в его окружении не было.
Так что, строительство на кладбище домика, из утеплённых панелей, и переезд туда из складского помещения, которое прихожане арендовали некоторое время на соседней заводской территории, они ещё потянули, собрав с миру по нитке. Но о возведении настоящего, большого белоснежного Храма, который вздымал бы к небу величественный золотой купол с крестом в виде якоря, да о воскресной школе в три этажа с трёхступенчатой колокольней поблизости, можно было забыть.
***
О небольшой церквушке, которая теперь хранила вечный покой безымянных усопших, под белым берёзовым саваном, им рассказали друзья:
– Тихо там, уютно…, по простому. И настоятель добрый, и прихожане улыбчивые. Не то, что в Вознесенском, кафедральном, или в Александро-Невского…, где не поймёшь, то ли службу служишь, то ли модную постановку в Оперном Театре слушаешь. До батюшек не достучаться, народу тьма, бабки с колючими взглядами возле подсвечников, словно «церберы» на коротком поводке…. А тут…, будто дом родной. Да и…. – Друзья немного замялись и, с некоторой долей смущения, добавили. – Да и бесплатно всё здесь. Ну, свечи, там, иконы, книги понятно, приход их вынужден продавать, сам покупает. А за всё остальное денег не берут, только добровольные пожертвования…. Вы не подумайте, это для нас не главное, но всё-таки показатель.
