Артур Дойл - Долина Ужаса. Записки о Шерлоке Холмсе (сборник)

– Я склонен думать…

– Что же, похвальное намерение, – язвительно заметил Холмс.

Я искренне считал, что отношусь к числу достаточно терпеливых людей, но это насмешливое замечание изрядно меня задело.

– Послушайте, Холмс, – сказал я сухо, – вы порой чересчур испытываете мое терпение.

Но Холмс был слишком занят собственными мыслями, чтобы отвечать мне. Не обращая внимания на нетронутый завтрак, стоявший перед ним, он всецело занялся листком бумаги, вынутым из конверта. Затем он взял и сам конверт, поднял его и стал внимательно изучать.

– Это почерк Порлока, – задумчиво сказал он. – Я не сомневаюсь, что это почерк Порлока, хотя видел его всего дважды. Греческое «е» с особенной верхушкой – чрезвычайно характерно. Но если это послание Порлока, то оно должно сообщать о чем-то чрезвычайно важном.

Он говорил скорее сам с собой, чем обращаясь ко мне, но все мое прежнее недовольство исчезло под влиянием интереса, вызванного его последними словами.

– Но кто же этот Порлок? – спросил я.

– Порлок, Уотсон, это только кличка, псевдоним, но за ним стоит чрезвычайно хитрая и изворотливая личность. В предыдущем письме Порлок извещал меня, что его имя – вымышленное, и просил не разыскивать его. Порлок важен не сам по себе, а потому, что находится в соприкосновении с одним действительно значительным лицом. Вообразите рыбу-лоцмана, сопровождающую акулу, шакала, следующего за львом, – что-либо ничтожное в обществе действительно грозного. Не только грозного, Уотсон, но и таинственного – в высшей степени таинственного. Вот в этом-то отношении Порлок и интересует меня. Вы слышали от меня о профессоре Мориарти?

– Знаменитый преступник, столь великий в своих хитрых замыслах, что…

– Что я и теперь вспоминаю о своих поражениях, – докончил Холмс вполголоса.

– Я, собственно, хотел сказать, что он остается совершенно неизвестным обществу с этой стороны.

– Намек, явный намек! – воскликнул Холмс. – В вас, Уотсон, открывается совершенно неожиданная жилка едкого юмора. Я должен остерегаться вас в этом отношении. Но, назвав Мориарти преступником, вы сами совершаете проступок: с точки зрения закона это – клевета, как оно ни удивительно. Один из величайших злоумышленников всех времен, организатор едва ли не всех преступлений, руководящий ум всего подпольного мира, ум, который мог бы двигать судьбами народов, – таков в действительности этот человек. Но он настолько неуязвим, настолько выше подозрений, так изумительно владеет собой и так ведет себя, что за слова, только произнесенные вами, он мог бы привлечь вас к суду и отнять вашу годичную пенсию в качестве вознаграждения за необоснованное обвинение. Разве он не прославленный автор «Движения астероидов», – книги, затрагивающей такие высоты чистой математики, что, как говорят, в научной прессе не нашлось никого, кто мог бы написать критический отзыв о ней? Можно ли безнаказанно клеветать на такого человека? Клеветник-доктор и оскорбленный профессор – таково было бы соотношение ваших ролей. Это гений, Уотсон. Но если я буду жив, то придет и наш черед торжествовать.

– Если бы мне удалось присутствовать, увидеть все это! – воскликнул я с увлечением. – Но мы говорили о Норлоке…

– Ах, да… Так называемый Норлок – не только одно из звеньев в длинной цепи, созданной Мориарти. И, между нами говоря, звено довольно второстепенное. Даже более. Насколько я представляю себе, – звено, давшее трещину, скорее прорыв в этой цепи.

– Но ведь, как говорят, не существует цепи более крепкой, чем самое слабое из ее звеньев.

– Именно, дорогой Уотсон. В этом-то и кроется важность этого Норлока. Отчасти влекомый зачатками тяготения к справедливости, а главным образом поощряемый посылками чеков в десять фунтов, он раза два доставлял мне ценные сведения, настолько ценные, что удавалось предотвратить преступления. Если мы будем иметь ключ к шифру, то я не сомневаюсь, что и это сообщение окажется именно такого рода.

Холмс снова развернул письмо и положил его на стол. Я поднялся, склонился над ним и стал разглядывать загадочное послание. На листке бумаги было написано следующее:

– Что вы думаете об этом, Холмс?

– Очевидно – попытка сообщить какие-то секретные сведения.

– Но если нет ключа, то какова же польза шифрованного послания?

– В настоящую минуту – ровно никакой.

– Почему вы говорите – «в настоящую минуту»?

– Потому что существует немало шифровок, которые я могу прочесть с такой же легкостью, как акростих по первым буквам каждой строки. Такие несложные задачи только развлекают ум, ничуть не утомляя его. Но в данном случае – совсем иное дело. Ясно, что это ссылка на слова из какой-то книги. Пока я не буду знать название книги и страницу – я бессилен.

– А что могут означать «Дуглас» и «Бирльстон»?

– Очевидно, этих слов не оказалось на взятой странице.

– Но почему же он не указывает название книги?

– Дорогой Уотсон, ваш природный ум и догадливость, доставляющие столько удовольствия вашим друзьям, подскажут вам в подобном случае, что не следует посылать шифрованное письмо и ключ в одном конверте. Иначе вас могут постичь большие неприятности. Однако сейчас нам принесут вторую почту, и я буду очень удивлен, если не получу письма с объяснением или самой книги, на которую эти цифры ссылаются.

Дальнейшие предположения Холмса были прерваны через несколько минут появлением Билли, принесшего ожидаемое письмо.

– Тот же почерк, – заметил Холмс, вскрывая конверт. – И подписано на этот раз, – торжествующим голосом прибавил он, развернув письмо.

Однако, когда Холмс просмотрел содержание письма, он нахмурился.

– Ну, это сильно разочаровывает. Я боюсь, Уотсон, что все наши ожидания не привели ни к чему.

– «Многоуважаемый мистер Холмс, – пишет Порлок, – я больше не могу заниматься этим делом. Это слишком опасно. Я чувствую, что он подозревает меня. Только что я написал на конверте адрес, собираясь послать вам ключ к шифру, как он зашел ко мне совершенно неожиданно. Я успел прикрыть конверт, но прочел в его глазах подозрение. Сожгите, пожалуйста, шифрованное письмо, оно теперь совершенно бесполезно для вас. Фред Порлок».

Некоторое время Холмс сидел молча, сжав письмо в руке и хмуро глядя на пламя в камине.

– В сущности, – сказал он наконец, – что его так испугало? Возможно, что это только голос его неспокойной совести. Сознавая, что он предатель, он прочел обвинение в глазах другого.

– Этот другой, я полагаю, профессор Мориарти?