– Почему ты грустная?
Ольга оторвалась от созерцания чашки с кофе, в которой она уже несколько минут помешивала ложечкой сахар.
– Я не грустная. Просто задумалась, – улыбнулась она.
– А мне кажется, грустная, – настойчиво сказал Ярик. – Ты и вчера была грустная. И до этого.
По-детски наивная мордашка с яркими голубыми глазами была обращена к матери. Лицо младшего сына выражало упрямство и твердую решимость получить ответ на заданный им вопрос.
– Все нормально, я не грустная, – она потрепала белобрысую макушку. – Ешь, а то в школу опоздаете. Вон Сережка уже все съел.
Сергей демонстративно показал брату пустую тарелку и заодно длинный розовый язык.
– Не будешь есть, останешься таким мелким противным гномом. Навсегда! – страшным голосом сказал старший брат.
– Отстань! Сам ты гном! Мам, скажи, что он врет!
– Нет, не вру.
– Все, прекратите. Ярослав, доедай. В какой-то степени, Сережа прав. Чтобы нормально расти, нужно хорошо есть. А ты, прекрати дразнить брата, – строго посмотрев на гордо выпятившего грудь, и высунувшего язык Сережу, сказала Ольга.
Ярик с неприязнью заглянул в тарелку. Гадость! Размазав кашу равномерно, что бы казалось, что ее стало меньше, он отдал тарелку матери.
– Ярик! Ты вообще ничего не съел. Безобразие! Все, поехали. Завтра все съешь, понял? Один ты у меня замечательный, послушный и к тому же не болтающий всякий вздор, – потрепав, по мохнатой белой шерсти, ткнувшегося в руку Айка, сказала она.
Выехав из гаража, Ольга бросила быстрый взгляд на дом. Ей, странным образом, почти по-детски, казалось, что большой темный дом с огромными окнами является связующей ниточкой между ней и человеком, который занимал в данный момент в ее мыслях основное место.
Проезжая мимо поселка, Ольга заметила идущего по дороге Диму Рогозина, местного участкового. И, по совместительству, бывшего кавалера Инны, старшей дочери.
– Привет! – высунувшись из окна, окликнула она. Участковый расплылся в улыбке. – Ты чего пешком?
Дима развел руками.
– Машина сломалась. Сегодня на своих двоих придется побегать. Ничего, полезно для здоровья, – засмеялся он.
– Садись, подвезу. Ты сейчас куда?
Дима уселся в машину. Пожал руки мальчишкам, тут же начавшим радостно галдеть, пытаясь сообщить все накопившиеся у них новости и одновременно забрасывая вопросами его. Ольга закатила глаза.
– Тихо! Представляешь, что мне приходится выносить каждое утро?!
Дима улыбнулся.
– А Инка скоро выходит замуж, – сообщил Ярик. Ольга сердито посмотрела в зеркало заднего вида. Вот, язык без костей. Покосившись на своего пассажира, она заметила, что лицо у него посерьезнело и приобрело выражение, как будто он только что съел лимон вместе со шкуркой, тщательно его разжевав.
– А вместо платья у нее будет космический скафандр, – продолжал вещать Ярик.
– Дурак, она тебя надула. Потому что ты к ней приставал. Вот она тебе специально и сказала, – презрительно глядя на брата, сказал Сережа.
«Нужно было их в роддоме всех оставить», – мрачно подумала Ольга. А эта, почти двадцатилетняя старшая сестра, без пяти минут замужняя женщина, тоже хороша! Недалеко ушла от своих братцев.
– Извини, – сказала она. Дима пожал плечами.
– Да, нормально все. Я же понимаю, что жизнь не стоит на месте. Рад, что у нее все хорошо, – ответил прежний воздыхатель старшей дочери, уже успевший переварить новость и взять себя в руки.
Высадив детей у школы и проведя ежедневный тридцатисекундный инструктаж о поведении, молчании во время уроков, аккуратности и т.д. Ольга, наконец, поехала по своим делам. Наслаждаясь воцарившейся в машине тишиной и спокойствием.
–
Филип Дворжский элегантным, аристократично-утонченным движением отрезал тонкий ломтик мяса и не менее элегантно и аристократично отправил его в рот.
– Каждый раз, сидя с тобой за одним столом ощущаю себя плебейкой, – усмехнулась Ольга.
Дворжский улыбнулся.
– Мне кажется, что нож и вилку, мне и брату, выдали прямо на родильном столе, акушерка держала их наготове и как только мы явились на свет, сразу же их и вручила. Мать помешана на подобных вещах, – он засмеялся. – Если бы кто-то из нас положил локти на стол, как ты сейчас, она, наверняка, слегла бы на неделю от переживаний, а то и вовсе отреклась бы от такого чудовища.
Ольга убрала руки со стола.
– Надеюсь, ты не расскажешь маме? – с улыбкой сказала она.
– Когда мальчишки гоняли мяч во дворе, я разучивал гаммы, а, когда, набегавшись с мячом, они принимались играть в прятки или ножички, у меня начинался урок живописи или французского. Если не было занятий, мы шли в Третьяковку или в Пушкинский. По выходным – обязательный поход в консерваторию или театр. Симфонический оркестр играл Баха, Моцарта, Шуберта, зал переполнял восторженный трепет. А я, сидя в накрахмаленной рубашке и отутюженном костюме, естественно, с прямой спиной, мечтал о том, как я кидаю перочинный ножик, и он втыкается в землю, а другие мальчишки завидуют, какой удачный бросок у меня получился и сколько сразу я отхватил себе территории, – усмехнулся он.
– Жалеешь, что у тебя этого не было? Тебе хотелось гонять мяч, и ты завидовал мальчишкам, которые бегали за окном? Прекрасный, недостижимый для тебя, мир порванных штанов, ругательств, драк, неприличных надписей на заборе, – смеясь, поинтересовалась Ольга. Ей показалось, что приятель хоть и говорит насмешливо, но в его словах проскальзывает едва уловимая грусть.
Филип пожал плечами, естественно, необычайно элегантно и аристократично.
– Да, нет, конечно. Сейчас-то это вообще уже не важно. Хотя, иногда мне кажется, что если бы у меня тогда были и чисто детские развлечения, вреда от этого не было бы. Наверное, я единственный ребенок, ни разу в жизни не порвавший штаны, перелезая через забор и не разбивший коленку.
– Хочешь, можем поиграть как-нибудь в прятки или в ножички, я в детстве играла. Можно в казаков-разбойников. Я еще обожала классики, резиночки, прыгалки. Могу научить. С коленками тоже разберемся, – улыбаясь, предложила она.
– Уверена, что мы еще годимся для резиночек и прыгалок? Коленки разбивать, мне кажется, уже несколько поздно, – усмехнулся Филип.
Он пристально посмотрел на свою собеседницу.
– Оль, с тобой все нормально?
– Ты по поводу прыгалок? Думаешь, я сошла с ума, предлагая такое?– попыталась отшутиться она. Какие все вокруг наблюдательные! Просто вся жизнь, как под микроскопом. Все все замечают.
– Нет. Я по поводу того, что ты как будто сама не своя. Что случилось? Ну, я же тебя знаю прекрасно. Вижу, что ты какая-то не такая. Что-то тебя беспокоит.
