Деревня Явидово. Василиса
«Хорошо, что сегодня нет мороза, а то бы изодрала себе горло колючим зимним воздухом…»
Верёвка волокуши дергалась и выворачивала руки, да ещё в грудь сильно дуло из-за распахнувшегося тулупа. Хоть злись, хоть молись, хоть в сугроб садись. И реви!
Запыхавшись, Василиса остановилась. Плетёная волокуша с подстреленным оленёнком цеплялась за каждый пенёк или поваленное дерево, скрытое снегом. Устала за весь день просить прощения у Лешего за сломанную ветку или ушибленное дерево.
Бросив верёвку волокуши, Вася стащила с ладоней меховые рукавицы, пошевелила занемевшими пальцами и сняла из-за спины большой подлучник с тяжелым луком и тул со стрелами. Повесила их на ближайший сук заледеневшей сосны. Попробовала теребить завязки на тулупе. Две верхние болтались сосульками, а на груди верёвки оторвались совсем, вместе с клоками овчины. Теперь придётся чинить, вставлять заплату.
Распахнув тулуп, Вася посмотрела на свой заголившийся под задранной рубахой живот, который тут же покусал холод.
На поясе кожаных портков верёвки связались намертво, такие только срезать. Нож в берестяном чехле болтался там, где и положено – слева. Связка из семи подстреленных белок свисала справа. Оберег Деваны[1] – зверёк, вырезанный из кости, впился в кожу до крови, но снимать его долго, а прятать некуда. Опустив рубаху, Вася перевязала уцелевшие завязки тулупа.
Необходимо было поспешать до дома, успеть засветло. Ночевать в снежном лесу без огня – либо смерть от голодных волков, либо обморожение. Мешочек с трутовищем и огнивом она сегодня не взяла, забыла в спешке.
Сдёрнув с головы лисью шапку и положив на сугроб, Василиса пригладила волосы, убранные в косу, сняла пуховой платок и перевязала на грудь. Кряхтя от напряжения, передвинула его полотнищем вперёд. Получилась Вася необъятным колобком.
– Сколько же в нём будет веса? – Оглянувшись на волокушу, Вася на взгляд прикинула тяжесть убитого оленёнка. – С братишку будет, а то и больше. – Пристально взглянув в даль, в синеющую к вечеру чащу, уверенно попросила: «Помоги мне Девана, дай сил добраться до дома, я ж тебе всегда оставляю подношения. – Тут же Василиса оглянулась на старую сосну, на которой на рассвете повесила мешочек с хлебом. Теперь он был прогрызен и пустой. – Помоги».
Произнеся заговор, Вася первым делом напялила на голову шапку, завязав верёвочки под подбородком, затем закинула за спину подлучник с луком. На пояс она привязала тул, стараясь не помять оперения стрел, затем надела рукавицы и, подхватив верёвку, потащила волокушу, тяжело переступая снегоступами, надетыми на валенки, по глубокому рассыпчатом снегу.
На ближнюю охоту Василиса не надевала лыжи, слишком неудобно было ходить по пролеску.
Деревня Явидово. Княжич Гранислав
Две седмицы назад сестрица Умила опять поссорилась с супругом Переславом, не отпуская его в город Сукромлю к своему старшему брату. Умила боялась запоев мужа от которых тот отходил долго и тяжко, мучаясь похмельем и болями в сердце.
– Посыльный от твоего брата, князя Белогора был, значит нужно ехать! – кричал Переслав побелевшим гневным ртом. – Собирай подарки для князя и моего брата! – Еле справившись с собой, князь Переслав погасил голос. – Поедем поездом на двух санях, а я в своём возке.
Не желая веселить дворню руганью, Умила в гневе разбила две глиняные плошки и четыре горшка. За зиму была уже которая ссора, глиняная посуда кончалась.
Перед дворовыми было стыдно, они теперь ели из общего чугуна, как бедняки. Сама Умила перешла на берестяную посуду, а та быстро начинали течь от горячих взваров и похлёбок.
* * *
В последнюю хвылиноку[2] поезд в Сукромлю остановили. Княгиня напомнила о приехавшим дружиннике, посыльном от брата, беспробудно пившего второй день в дальней гостевой клети[3]. Молодца так и перевели в сани, до конца не проснувшегося. А тот, путаясь в одежде, всё беспокоился о своём коне:
– Где он? Накормили его?
– Да садись ты уже, – злился конюх Белян. – И накормлен и напоен твой жеребец, спи, не мешай ехать.
Посыльного из Сукромли, он завалил в сани, накидал сверху него сено и накрыл медвежьей шкурой.
И, наконец-то, князь Переслав с шестью дворовыми людьми отбыл в город, по пути собираясь навестить соседние деревни и договориться об Масленице в своей вотчине.
И всё время, с первого мгновения появления посыльного от брата, княгиню Умилу щемило тревожное ощущение надвигающихся неприятностей… или опасности.
* * *
После отъезда супруга, Умила села в поварне и, пересчитывая оставшуюся посуду, расстроилась. Не хватало плошек и горшков.
Повариха Радмила, вздыхая, поправляла ставшие ей узкими все четыре юбки на широких бёдрах.
– Нету посуды. – Радмила дёрнула на толстом животе завязку пояса. – От, ить, застряла… Я, Умилушка, больше с дворовыми из одного чугуна есть не могу, хлюпают они сильно, неприятно.
– А то! – в поварню вошел средний брат княгини Граня. – Сёструшка, давай-ка поеду я сегодня за посудой в Глины. – Красавец братишка поцеловал сестру в плечо, в расшитую оберегами шерстяную рубаху.
– Понимаю, – Умила оглянулась на Граню. – Скучно тебе сидеть без дела. Езжай братец, обменяй у гончаров посуду на продукты.
Нагрузив расписные сани окаменевшими от мороза мешками с пшеном, подмороженными овощами, мешком с выпечкой и бочонком со свиной солониной, Гранислав пристроил вслед им свёрток с женской обувкой – две пары красных сапог, расшитые конопляной нитью, да ещё с голубыми и зелёными стеклянными бусинами по внешней стороне.
Подскочивший молоденький Творемир накрыл обменный товар меховым волчьим одеялом. И всё уже было готово для отъезда, когда к саням, подметая длинными подолами юбок снег, в соболином полушубке, накинутом на тёплую рубаху, подошла Умила, тронула пухлыми пальцами сапоги.
– Ты смотри, сколько добра набрал, Граниславушка. Обмениваться? Нет, ты поехал кобеляться, – сердилась сестра. – Тебе дворовых баб мало или деревенских? Ты в каком дому еще уд[4] свой не пристроил? А? Кому везёшь обувку? Милославу или его гончарам? Не слишком жирно за горшки-то платишь?
Конюх и Творемир мелко хихикал, прикрывая щербатый рот, а сам Гранислав обнял в немалом теле сестру и поцеловал в румяную холодную щёку.
– Умила, в мороз какая у гончаров работа? Не протопишь мастерскую, не разогреешь глину, не прожаришь горшки в печи. Посуда сейчас в цене.
– Не ври мне, – стала успокаиваться Умила и улыбнулась. – Гончары мужики – не бабы, им в расшитой обуви не ходить. Чего ты там нового увидишь у тех баб? – И она показала рукой на себе между ног, прогибая плотную ткань юбок и понёв[5]. – У всех одинаково устроено, вдоль. Только сиськи бывают больше-меньше, да задница толще или круглее.
