Муха трижды облетела вокруг его головы и села в верхнем левом углу отчета, на полях которого он делал пометки.
Рука Мегрэ, державшая карандаш, застыла. Комиссар с любопытством принялся разглядывать муху. Эта забавная игра продолжалась уже полчаса, а муха была одной и той же. Мегрэ мог бы поклясться, что узнал ее. Впрочем, других мух в его кабинете не было.
Муха кругами летала по комнате, особенно в той части, которую заливало солнце, потом принималась кружить вокруг головы комиссара и, наконец, садилась на документы, которые он внимательно изучал. Здесь она лениво потирала лапку о лапку и, вполне возможно, поглядывала на него с презрением.
Но действительно ли она на него поглядывала? Если так, что значило для нее это массивное тело, наверняка казавшееся ей огромным?
Мегрэ старался не вспугнуть муху. Он ждал, застыв с карандашом в руке. Неожиданно муха, словно ей все надоело, взмыла ввысь и вылетела в открытое окно, растворившись в теплом воздухе.
Стояла середина июня. Время от времени в кабинет, где Мегрэ, сняв пиджак, неторопливо курил трубку, врывался свежий ветерок. Комиссар решил посвятить вторую половину дня изучению отчетов своих инспекторов и поэтому запасся терпением.
В девятый или десятый раз муха вернулась, причем она всегда садилась на одно и то же место страницы, словно между ними существовал молчаливый уговор.
Любопытное совпадение! Солнце, порывы свежего ветерка, порой врывавшиеся в раскрытое окно, эта заворожившая его муха напомнили комиссару о школьных годах, когда ползавшая по его парте муха зачастую приобретала большее значение, чем рассказ учителя.
Жозеф, старый привратник, негромко постучав в дверь, вошел в кабинет и протянул комиссару визитную карточку, на которой было написано:
«Леон Флорантен. антиквар»
– Сколько ему лет?
– Примерно столько же, сколько вам…
– Он высокий и худой?
– Да, очень высокий и очень худой, к тому же седой…
Это был тот самый Флорантен, с которым они вместе учились в лицее Банвиля [1] в Мулене, веселый заводила класса.
– Пусть войдет…
Комиссар напрочь забыл о мухе, которая, вероятно, обиделась и вылетела в окно. Когда Флорантен вошел, они с Мегрэ испытали чувство неловкости, поскольку после окончания лицея в Мулене виделись всего один раз. Это было лет двадцать назад. На улице комиссар случайно столкнулся с элегантной парой. Женщина была типичной парижанкой, весьма миловидной.
– Хочу представить тебе своего старого лицейского приятеля. Сейчас он служит в полиции…
Потом Флорантен обратился к Мегрэ:
– Позвольте… позволь познакомить тебя с Моникой, моей женой…
Тот день был тоже очень солнечным. Они не знали, как продолжить разговор.
– Ну как, у тебя все в порядке? Ты по-прежнему доволен?
– По-прежнему доволен, – ответил Мегрэ. – А ты?
– Не жалуюсь.
– Живешь в Париже?
– Да. Бульвар Осман, дом шестьдесят два. Но я много езжу по делам. Совсем недавно вернулся из Стамбула. Зашел бы к нам. С мадам Мегрэ, разумеется, если ты женат…
Им обоим было неловко. Пара направилась к спортивной светло-зеленой машине с откидным верхом, а комиссар пошел дальше.
Появившийся в его кабинете Флорантен был не таким элегантным, как тот мужчина, с которым он стоял на площади Мадлен. На нем был поношенный серый костюм, да и в манерах уже не чувствовалось былой уверенности.
– Очень любезно с вашей стороны принять меня незамедлительно… Как поживаете?.. Как поживаешь?..
Мегрэ тоже было нелегко обращаться к нему на «ты» после стольких лет.
– А ты?.. Садись… Как твоя жена?..
Какое-то мгновение светло-серые глаза Флорантена всматривались в пустоту, словно он старался что-то вспомнить.
– Ты говоришь о Монике, той рыжеволосой малышке?.. Да, некоторое время мы жили вместе, но я на ней так и не женился… Славная девушка…
– Ты не женат?
– А зачем?
И Флорантен скорчил одну из тех гримас, которые когда-то забавляли его приятелей и обескураживали учителей. Можно было подумать, что его вытянутое лицо с очень четкими чертами было гуттаперчевым – настолько легко оно растягивалось во все стороны.
Мегрэ не решался спросить, почему Флорантен к нему пришел. Он разглядывал его, с трудом веря, что прошло столько лет.
– А у тебя уютный кабинет… Я даже не знал, что у вас в криминальной полиции такая неплохая мебель…
– Ты стал антикваром?
– Если можно так выразиться… Я покупаю старую мебель и реставрирую ее в небольшой мастерской, которую снимаю на бульваре Рошешуар… Знаешь, в нынешние времена все в той или иной степени стали антикварами…
– Ты доволен?
– Я не жаловался бы, не свались сегодня мне на голову проблема, тяжелая как кирпич…
Флорантен настолько привык паясничать, что его лицо непроизвольно принимало смешные выражения. Однако цвет лица от этого не становился менее серым, а из глаз не исчезало беспокойство.
– Именно поэтому я и пришел сюда. Я сказал себе, что ты, как никто другой, способен меня понять…
Флорантен вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. Рука с длинными костлявыми пальцами немного дрожала. Мегрэ показалось, что он почувствовал запах алкоголя.
– На самом деле я здорово вляпался…
– Я тебя слушаю…
– Так-то оно так, но все дело в том, что это трудно объяснить. Вот уже четыре года, как у меня есть подружка…
– Вы вместе живете?
– И да, и нет… Нет… Не совсем… Она живет на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, около площади Сен-Жорж…
Мегрэ не мог понять, почему Флорантен колеблется и постоянно отводит глаза – он, всегда такой уверенный в себе, такой болтливый. В лицее Мегрэ даже завидовал его непринужденности. Как и тому, что отец Флорантена был лучшим кондитером в городе, а его кондитерская находилась прямо напротив собора. Отец Флорантена даже назвал своим именем ореховое пирожное, ставшее местной достопримечательностью, фирменным блюдом.
У Флорантена всегда имелись карманные деньги. Он мог безнаказанно выкидывать в классе любые шутки, словно пользовался какой-то неприкосновенностью. Иногда по вечерам он гулял с молодыми девицами.
– Рассказывай.
– Ее зовут Жозе… Ну, настоящее ее имя – Жозефина Папе, но она предпочитает, чтобы ее называли Жозе… Мне тоже так больше нравится… Ей тридцать четыре года, но по ней не скажешь…
Лицо Флорантена было таким подвижным, что казалось, будто у него нервный тик.
– Это трудно объяснить, старина…
Флорантен вставал, подходил к окну. Его долговязое тело преломлялось в солнечных лучах.
– А у тебя жарко… – вздохнул он, вытирая лоб.
Муха больше не садилась на уголок лежавшей перед комиссаром бумаги. В окно врывался шум машин и автобусов, ехавших по мосту Сен-Мишель, порой слышалась сирена буксира, опускавшего свою трубу перед пролетом моста.
Часы в корпусе из черного мрамора, точно такие же, как во всех кабинетах криминальной полиции, да и в сотнях других официальных кабинетов, показывали двадцать минут шестого.
