Галилея парит в дымке, словно огромная цветастая птица. Зной. Млеют жёлто-зелёные холмы с пологими, как по лекалу наведёнными склонами. Клубятся белоснежные созвездия – цветут вишни, черешни, сливы, миндаль… Чудо, волнующее утомлённый солнцем глаз. Ицхак спохватился – будто от дрёмы, увидев знак «Хорфеш». Сразу свернул и, едва вписавшись в поворот, вылетел за разделительную полосу. Затормозил у деревянного домика с вывеской «Козьи гостинцы». Обернулся назад, взглянул на Бенциона. Оба молчали. Можно было ехать дальше, или немного постоять, заглушив «Мазду». Кастовая тишина, предвестница пророчеств. Ицхак, задрал подбородок к небу, прикрыл глаза ладонью и напевно, на нерве, словно нанизывая звуки на басовую струну, возвестил:
– Слушай, Израиль. Господь – Бог наш, Господь один!
– Аминь, – подтвердил Бенцион, и, чтобы усмирить неловкость, принялся рассматривать вывеску, – давай заглянем, может, это судьба.
Ицхак, поправив кипу, кивнул.
Дверь распахнута, внутри свет, никого. Холодильная витрина с шедеврами из козьего молока. На крючке ценник. Под ним на столике, покрытом шерстистой тканью, шкатулка-касса. И тут же старинные весы подле древней радиолы.
– Ты когда-нибудь видел подобное? – удивился Бенцион.
– Говорят, в Европе полно семейных магазинчиков. Самообслуживание. Едешь по сельской местности, вывеска, сворачиваешь в минишоп… Деликатесы напоказ, без продавца. Список, стоимость, коробочка для оплаты. Проще некуда… выбираешь, рассчитываешься, едешь дальше. Я спорил с попутчиками – в Израиле такое нереально.
Взяли йогурт, по пирожку с корицей, оставили деньги и записку с добрыми словами.
– Кажется, дружище, это не просто продукты. Чувствуются домашние тепло и свет, – признался Ицхак, вгрызаясь в ароматную выпечку. Солнце подогревало улыбку.
Друзская[1] деревня напоминала застрявшее в безвременье средиземноморское селение. Оттиск американского стиля, приправленный вычурностями французского Прованса.
Дорогу выбирать не пришлось, «Мазда» покатила по центральной улице. Выглядевшей скорее традиционно, чем экзотически. Подле домов выпас автомобилей – чаще «Мерседесы», «BMW», «Ауди». Нараспашку кафе, рестораны, пекарни, магазины, прилавки. В лавчонках, словно вывернутых наизнанку, бесчисленные ненужности – приманка неразборчивому туристу. Шмотки с камушками, блёстками и осколками зеркал, разнокалиберные сувениры с видами всего, что положено увидеть в Израиле. Россыпи неказистых туфелек, выделанных под золото и серебро, расписной фарфор, медные, жарко начищенные сковороды, от гигантских до порционных. Всё привлекательное издали, но топорное вблизи. Исключением, разве что, мебель и коврики, в плетении которых друзы искусники.
Мучительный запах кофе с кардамоном. И встречные спешат поздороваться.
– Закрой окно, – прокричал Ицхак навстречу ветру, – кондиционер зря ишачит… направление – юг?
– С севера на юг. Кардо Максимус[2], – уточнил Бенцион, подняв стекло – ежели по Римским канонам. Жаль, такого аромата в Тель-Авиве не сыщешь.
– Или открой! Вправду, фимиам! Когда ещё вырвемся сюда!
– Бедняга Мансур, – вздохнул Бенцион, ленивый в движениях, но с расторопной мимикой, – парень слишком привязан к отцу… Это мы, евреи, перестали чтить стариков. Ждём случая спровадить в Дом престарелых… И утешить совесть наследством.
– Не преувеличивай.
– Ни грамма. Как есть.
«Мазда» возносилась по вздыбленному шоссе словно из ущелья. Или низвергалась, как в пропасть.
Ицхаку всё ещё хотелось возразить, но сдоба умиротворила. Отвлекала скученная обособленность подворий. У всех на въезде стоянка, подарок для кого ни возьми, от гостя до хозяина. Постройки с расчётом на внуков и правнуков – гармония обстоятельного взгляда на жизнь с ощущением будничной радости. Нарядность мировосприятия – легендарная черта друзов – первым делом обнаруживается в архитектуре. Крыши-террасы, балконы, арки, лестницы с колоннами, балюстрадами, гипсовыми горшками и фигурками львов. Стены чистые, светлые, реже выкрашенные в торжественные тона.
Сбавив скорость на повороте, «Мазда» втянулась в лабиринт, где со встречным транспортом не разойтись.
Показалось, стало темнее, тише. Или отсрочили правила. Кто едет первым? Не обсуждается – сначала шейхи, после по старшинству. Гости – вне очереди. Дорогу в любом случае уступят, предложат развернуться возле дома, где за столом во дворе домашние дарят улыбки, и дети восторженно машут руками.
Ицхак осторожно, как на экзамене, крутил баранку, стараясь не ободрать внедорожник в тесноте о камень.
– Вспомнил, где Народный дом?[3] – спросил Бенцион.
Ицхак передёрнул плечами:
– Давно не был здесь. Где-то возле хильвы[4] Представь себе.
– Ничего не слышал об этом.
– Пора бы. Дом Собраний. Там учат детей правилам жизни. Крупицам религии. Постигший их становится «посвящённым». Укаль, как они называют.
– Запомню. Что дальше? Все пути ведут в Рим?
– Не факт, знаешь ли, не факт, – огляделся Ицхак.
Выбор оставался за ним, но улочки рассыпались, как порванные бусы. Разбежались кто куда. Главная нитью вилась к солнцу, и «Мазда» грузно взобралась на площадь, затопленную зноем.
Близился полдень.
– Кажется, Народный дом – уникальность… то похороны, то торжества, – проговорил Бенцион, тоже внимательно осматриваясь, – не стоит ждать траура в окнах.
– Наверняка… – ответил Ицхак, – у друзов комфортное отношение к рождению и смерти.
Мимо просеменили женщины, шёпот терялся в шорохе одежд. Обе в светлых платках и тёмно-синих платьях, мешковатых, словно с чужого плеча. Ицхак с чувством приподнял над рулём руки – кто знает, как встретят они вопрос незнакомого мужчины. Притормозил возле живописного старика. Вислые усы, мраморно-белый тюрбан и необъятные галифе.
– К гадалке не ходи, дресс-код фанатика веры, – предостерёг Бенцион, – на службе друзы терпимей к моде.
Дед царапнул взглядом «Мазду».
– Доброе утро, шейх, – почтительно высунулся из окна Ицхак, – хочу спросить, как добраться к Народному дому…
– Вы, вижу, к семье Букия? – в иврите старика не слышалось арабского акцента.
– Верно, к ним… – сдержанно ответил Ицхак.
Старик не спешил.
– У покойного Хасана пятеро сыновей, которому из них вы приятели?
– Мансуру…
– Достойный юноша… Служите вместе? – растягивая слова, поинтересовался он.
С обеих сторон выстраивались машины.
– Точно, – согласился Ицхак, воздержавшись от разъяснений. Место службы Мансура не тема для бесед с первым встречным.
– У меня трое пацанов. Один в полиции, двое в армии… Арчи Шустера знаете?
– Ещё бы. Без пяти минут генерал, – ответил Ицхак, уязвлённый фамильярным отношением к командиру.
Старик стоял на своём:
– Дружбан мой. Мы с ним на офицерском курсе были… много годков назад.
