Мой покупатель — высокий здоровый дед. Лет шестьдесят ему можно дать. На его мощной фигуре неплохо смотрится коричневый костюм. Он ещё перчатки белые носит и шляпу.
Офигеть, откуда только такой престарелый франт взялся?
Видела краем глаза, какие твари ходят себе девушек покупать. Этот особенный. Уверена, и предложения у него будут ко мне особенные...
Зойка, продай печень.
Чёрный юмор – это всё, что мне осталось. Ведь меня реально продают.
На острый нос дед натягивает очки, чтобы рассмотреть мою голую грудь.
Пятый размер, если что.
Вострый взгляд карих глазок упирается в моё лицо.
– Красивая, здоровая, – нахваливает меня продавец — противный дёрганый мужичок.
Они стоят в полутьме, надо мной же светит яркий фонарь. Я как на выставке. Товар на витрине.
Теневой невольничий рынок. Папаша мой, бандит, доигрался. Его пристрелили, меня за долги сюда.
Вообще, я не надеялась, что вот так продадут. Мне двадцать восемь лет и восемьдесят два килограмма живого веса. У меня такой зад! На больших любителей. Подпольные рабовладельцы любят молоденьких. А я — ни в какие ворота.
Пытаюсь взгрустнуть, вспомнить, как жила до, но таблетки, что мне насильно споили, делают своё дело. Я умиротворённая и податливая. Как коровка, не чувствующая запаха крови, на бойне. Когда продавец хватает меня за пальцы и кружит вокруг, я покорно кручусь перед стариком.
– Хороша, – восхищается покупатель, складывает свои очки в чехол и прячет в кармане дорогого пиджака. – Упакуй в медработницу. Смой косметику, волосы убери. Никаких украшений, белый халат ниже колен. Не надо каблуков. Дай ей чемодан, как у медсестры.
Короче говоря, он – извращенец. И если до него мудаки не стеснялись говорить, что любят БДСМ, то этому медсестричку подавай.
Под действием таблеток перспективу свою вижу радужной, в голове даже сцены насилия оставляют мирную и немного блаженную эйфорию.
– В лучшем виде, – расплывается в улыбке продавец, потянув меня с круглого подиума за собой.
А что? Мне нравится. Я ведь когда-то отучилась на фельдшера и вылетела со второго курса медицинского института. Судьба, засранка! Теперь я буду изображать для похотливого старикана медицинскую сестру, а то и врача.
Страшно представить, во что мы играть будем.
Что теперь ныть?
Учёбу я бросила, потому что мать умерла, а отец ушёл в запой. У меня были младшие брат и сестра, которых и накормить надо, и одеть, а быстрые деньги только в эскорте.
В общем, я на своём месте. Ожидаемо, что так жизнь повернулась. Жопой ко мне.
А всё папаша виноват. Вместо того, чтобы бросить пьянку и человеком стать, он по старым корешам в нелегальный бизнес ушёл. Брата с сестрой выкрали из дома.
Где мои кровиночки, ради которых я бы сама продалась, лишь бы они людьми стали, куда увезли, что сделали с ними? Пока транквилизаторы действуют, думать об этом не так сложно, как на живой трезвый разум.
Мне что? Я пропащая! А деток жалко…
Продавец ведёт меня как даму, приглашённую на вальс. Но только скрываемся за помпезными бархатными портьерами, швыряет в сторону трёх мамок, таких тёток, которые ногти себе сгрызли от переживаний, как пройдёт продажа. Они подхватывают меня под толсты рученьки и тащат за собой.
Вышибает почти из сознания.
Белые чулки на поясе, кружевные труселя, бюстик белоснежный. Сверху медицинский халат накидывают, ну якобы медицинский, подойдёт для других извращений.
Одна баба мне волосы укладывает в причёску, вторая быстро к ногам туфли прикладывает, нашла на невысокой танкетке. В небольшой портфель складывают медицинские атрибуты: перчатки резиновые, стетоскоп, градусник, даже фонарик всунули. Идиоты! Йод с зелёнкой подкинули.
Сутенёры, рабовладельцы.
Три девчонки — живой товар — сидят в раздевалке полуголые. Смотрят на меня во все глаза. А я им улыбаюсь и подмигиваю.
– Ухожу за лучшей жизнью. В новый мир.
Если бы я тогда знала, насколько буквально будут исполнены мои мечты….
Дорогие читатели, потихоньку выставляю, книга появится целиком 5 мая.
Дед импозантный. Я рядом с таким себя девочкой чувствую. Здоровый, хмурый, солидный. Брови такие… Боярские. Можно назвать брови боярскими?
Я усмехаюсь.
– Простите, – улыбаюсь я и опускаю глаза.
Кажется, с таблетками рабовладельцы переборщили.
Я — мирный пони, скользящий по радуге.
Мой покупатель сидит напротив меня в машине с затемнёнными стёклами. Пахнет кофе, и кофейный цвет кожаных сидений напоминает о том, что я ещё не завтракала, а наступает время очередного завтрака.
– Неужели я такой смешной, Зоенька? – приторно-противно шепчет старик и прикуривает сигарету.
– Смешна та ситуация, в которую я попала, – говорю я независимым голосом, хотя товару слово не давали.
Не знаю, как ведут себя другие девушки, которых продают на невольничьем рынке, я пока балдею только оттого, что живу.
– Чем же она смешна? Тебя же продали, как скотину с молотка. И ты теперь – раб, – не было в голосе ни презрения, ни угрозы. Так мямлил мой однокурсник перед преподом, монотонно, усыпляюще.
– Поищем хорошие стороны, – я поднимаю на него глаза, а он улыбается. Затягивается табачным дымом и словно кайф ловит. – Раб полностью принадлежит хозяину. Думать не надо, заботиться о завтрашнем дне тоже.
– Как ты переносишь боль? Ты же бывшая проститутка.
– Нет. Бывших проституток не бывает, – продолжаю усмехаться я, но горько. – Боль переношу плохо, могу скончаться от болевого шока мгновенно.
Надо же припугнуть. Хотя напугал именно он. Одним вопросом.
Бл*дь, а невесело ведь! И действие таблеток недолговечно.
– Расскажи о себе, как ты пошла по наклонной? – он учтиво протягивает мне толстую чёрную сигарету с золотым ободком. Что-то из мира шоколада и сливок.
Я решаю угоститься. Коленки складываю вместе, прикрываю белым халатом.
– Я отучилась на фельдшера, потом поступила в медицинский институт, – начинаю я свой рассказ как сказку. Улыбаюсь и наслаждаюсь невероятно приятным дымом. Дед включает вытяжку, и сизый дымок уносит ближе к окнам. – Я была на втором курсе, когда мама умерла. Отец сразу запил. Отобрал у меня карточку, пропил все деньги. Быстро, потому что любил компании. Однажды пришла с учёбы, а мои младшие брат и сестра забаррикадировались в комнате от папашиных собутыльников. В доме шаром покати: ни еды, ни мебели. Я побежала деньги занимать и на работу устраиваться. Сестре тринадцать лет, брату три года. Голодные, ободранные. Зарплату не обещали сразу, а подруга вместо того, чтобы в долг дать, пригласила потусить ночью. После вечеринки девки довольные спать по домам, а я с тремя пакетами еды к своим детям.
– Долго работала? – нахмурились боярские брови.
– Неделю, – невозмутимо ответила я, скидывая пепел в стальную пепельницу.
