Часть 1. Судьба или шутка судьбы?
Курчатовский институт, или попросту «Курчатник», в 70-ые годы прошлого века разительно отличался от многих подобных секретных заведений явной демократичностью внутреннего распорядка. Основатель института, один из «отцов» советской атомной бомбы, Игорь Васильевич Курчатов ввёл правило свободного начала и окончания работы. Он приветствовал, если физики после обеда часок-другой поиграют в волейбол или на теннисных кортах погоняют мячик. Даже благоустройство территории Игорь Васильевич решил просто и гениально. Отложив в сторону готовую проектную планировку, просто подождал, пока сотрудники сами протопчут удобные им направления. И только потом распорядился вытоптанные дорожки заасфальтировать.
Егора Дивеева распределили в Курчатовский институт на преддипломную практику. Мягкая рабочая дисциплина, контролируемая только совестью учёного и научным результатом, пришлась ему по душе. От природы человек восторженный, он вскоре с головой ушёл в настоящую, нужную государству работу. Но произошло нечто, изменившее всю его жизнь.
Однажды утром Гоша проснулся в сильном волнении. Наскоро умылся, с трудом запихнул в себя завтрак и собрался, как всегда, идти в Курчатник, но ноги не слушались и с каждой минутой всё более наливались противной неодолимой тяжестью. «Так, давай разбираться», – он присел на табурет и стал оглядывать знакомый до царапины на обоях интерьер прихожей. Ему вдруг почудилось, что все нехитрые предметы квартирного быта смотрят на него с укоризной и не одобряют проявленную им слабость.
«А это что такое?» На полке для головных уборов, среди шапок и шляп, торчал корешок увесистой незнакомой книги.
«Ах, да, вспомнил. Мне занёс её Мишка неделю назад. „На, – сказал, – почитай, сила!“, – Гоша снял с полки книгу, – Винсент Ван Гог „Письма к брату Тео“. Ну и что?» – хмыкнул он и раскрыл книгу на произвольной странице…
Когда вечером пришла с работы мама, она натолкнулась в прихожей на Гошу, сидящего с книгой на табурете в позе Роденовского «Мыслителя».
– Егор, что ты читаешь? – поинтересовалась она, – ты ел?
– Мама, это что-то! – ответил Гоша, не отрывая глаза от чтения.
– А почему ты не ходил в институт? – мама посмотрела на ботинки, не тронутые осенней распутицей, – у тебя же сегодня коллоквиум?..
Она присела напротив Гоши и внимательно посмотрела на сына.
– Мама, – Гоша прикрыл книгу, заложив пальцем страницу, – скажи, я ведь рисовал когда-то?
– Да, Егорушка. Другие мальчики читали, гуляли, а ты – рисовал. Я не успевала переклеивать обои, ты рисовал везде и на всём. Асфальт вокруг нашего дома ты исчертил мелом так, что все соседи смеялись: «Растёт художник!»
– А потом?
– Потом, уже в пятом классе, карандаш выпал из твоих рук. Ты увлёкся музыкой, а через два года бросил музыку и влюбился в математику. Вот так.
– Да, это я помню…
Остаток вечера Гоша задумчиво бродил по квартире и перебирал старые фотографии. Мать с долей тревоги наблюдала за ним, но в разговоры не вовлекала. «Пройдёт, – думала она, – скоро диплом, он мальчик ответственный, сосредоточится».
Наутро Гоша проснулся затемно. Включил лампу и снова погрузился в чтение. Тем временем рассвело. Мама погремела на кухне и ушла на работу. Ещё почитав какое-то время, Гоша посмотрел на часы, отложил книгу, оделся и, не выпив даже чашки кофе, вышел из дома.
На соседней улице недавно открылся Художественный салон. Неделю назад его затащила туда Ленка, милая сокурсница, с которой он встречался уже второй год. «Хочу, чтобы ты выбрал мне изящный подарок!» – заявила она. Гоша припомнил, как дрогнуло его сердце, когда они проходили вдоль прилавка с красками. «Ну что ты тут застрял?» – Лена потянула его вперёд к антикварному отделу. Ей пришлось даже прилюдно поцеловать Гошу, чтобы собрать его развалившееся внимание. Никакого антиквариата они не купили, уж очень кусались цены, а когда вышли из салона, от Ленкиной болтовни у Гоши всё смешалось в голове. Он забыл льняной запах масляной краски, изящные на длинных черенках кисти и прочую художественную мелочь, которая так очаровала его в таинственном лабиринте салона!..
…Теперь же он шёл, почти бежал, к заветному прилавку. Народа в салоне было немного. Гоша подошёл к мольбертам, расставленным вокруг витрины, и тронул рукой лощёное дерево. Неожиданно он ощутил горячее жжение в глазах. Он зарылся в воротник пальто и отошёл в сторону. Через минуту вторично подошёл к прилавку и стал рассматривать тюбики с масляными красками.
– Вам что-нибудь показать? – спросила девушка-продавец смущённого Гошу.
– Я хочу написать картину. Дайте мне краски.
– А в какой технике вы работаете? – улыбнулась девушка.
– Я?.. – Гоша, как ни старался, не смог улыбнуться в ответ. – Не знаю, что со мной. В детстве я рисовал. Но прошло столько лет! Вчера захотел рисовать снова. Не смейтесь, товарищ девушка, мне не до смеха.
Девушка спрятала улыбку и стала рассказывать Гоше, какие бывают краски: одни из них разводятся водой, а для других нужны специальные растворители. Наверное, ни одну лекцию в институте Гоша не слушал так внимательно, как этот скромный художественный ликбез.
Она вручила ему набор масляных красок, изящную овальную палитру из фанеры, растворитель-пинен и немного щетинных кистей для первого знакомства с живописью. Ещё Гоша набрал разных холстов и грунтованных картонов. На мольберт денег не хватило.
– Желаю удачи! – напутствовала его девушка.
Гоша вернулся домой предельно счастливый. Мама была ещё на работе. С порога он позвонил в Курчатник приятелю и бессовестно наврал, что заболел, и чтобы его сегодня не ждали. Скинув пальто, не разуваясь, вбежал в гостиную, вывалил содержимое сумки на диван и, как скупой пушкинский рыцарь, стал разглядывать свои приобретения! Перенюхав все тюбики с краской, Гоша призадумался: что бы такое написать? На серванте приметил небольшую иконку. Мама говорила, что это была любимая икона его бабушки. «А что, ничего, простенько и со вкусом!». О том, кто изображён на иконе, Гоша не имел ни малейшего понятия. Бабушка, если что и рассказывала, так он не слушал. Мама была убеждённая комсомолка. Отец работал водолазом, вечно в разъездах. Кто он, каких мыслей был человек, Гоша так и не узнал до смерти родителя. Иконка выполняла ритуальную функцию, напоминая о доброй бабе Насте, почившей вслед за отцом год назад.
