Когда часы уныния и заскорузлости превращаются в месяцы и годы, я уже не знаю, что я должен делать. Должен в хорошем смысле. Чтобы, когда в моём сердце пробился малейший поток радости, моя деятельность умножила его силу. В итоге моменты творческого подъёма проскальзывают, однако уже ничего не несут, не оставляют во мне этот след, этот свет, дающий ясность и покой и указывающий, куда мне двигаться дальше.
Я сидел на бетонном блоке и смотрел на бетон: внизу впереди меня была бетонная дорога, и вокруг неё всё было бетонное, включая эстакады. Делать мне было нечего, но и сидеть так уже стало холодно, я встал и отряхнулся от пыли. Утро было холодным, и изо рта шёл пар.
На меня накатило приподнятое творческое настроение, как всегда туманное и направленное невесть куда. Я решил ещё немного здесь постоять, хотя и пришлось уже засунуть руки поглубже в карманы. Я достал свой блокнот и решил в этот вдохновенный миг записать свои мысли. Их не было. Я всё же чиркнул: «Приятное утро» и втиснул дату перед этой записью.
Я сжал зубы, и так как ни к чему не пришёл в своих попытках сформировать свои мысли во что-то конкретное, стал думать разное. Я не знал, чего хочу. Более того, я даже не знал, чего хотел бы ожидать, чтобы мне было приятно жить хотя бы в этом ожидании.
Отсутствие творческого выражения наводит на меня такую тоску, это уже вошло в привычку. Мой рабочий день был окончен, и я пошёл по пустой улице, пиная попадающийся под ноги мусор. В такую погоду тем более ничего не хочется делать, и настроен я был лишь ходить по улице и смотреть.
Что ещё когда-либо могло быть кому-то нужно? Любые действия могут быть приятны, но и безделье чудно’ приятно. Пустая голова управляет глазами, те рыщут в поисках банки, которую можно пнуть. Действие всё-таки случается, но ни к чему не приводит. Глаза рыщут, нога делает своё дело, а всего остального меня и нет вовсе.
Я пошёл в кафе, чтобы пообедать вкусной, но уже привычной едой. Тепло и пища подняли мне настроение, оно ушло от той неопределённой возвышенной скуки в жирную заземлённую радость. В воздухе витала дымка сладких мечтаний о душе после прогулок по пыльным улицам и о мягкой постели.
Мне нужно было посидеть после еды ещё около получаса, прежде чем пойти покупать продукты к ужину. В те дни я старался ходить в магазин в одно и то же время, чтобы любоваться приглянувшейся мне девушкой, медленно проходящей между стеллажей. Она уже казалась мне идеалом красоты довольно долгое время, и я начал замечать в её внешности и движениях какие-то недочёты. Симпатия угасала.
Или мои идеалы были настолько смехотворными, или я просто хотел, чтобы ничего, что мне не принадлежит, не было идеальным, и старательно искал во всём прекрасном изъяны. Я не хотел так жить.
***
Катя проснулась ото сна, ставшего вдруг чересчур отчётливым. Ощущение плоскостности окружающего мира не исчезло, и комната всё так же виделась какой-то без надобности хорошо прорисованной, похожей на театральные декорации. Катя взглянула на часы: было уже поздно записывать увиденное, оставалось только на бегу прокрутить в голове сюжет сна и ждать, когда можно будет рассказать всё подруге в кафе, где они договорились позавтракать вместе.
– Я вчера такая была… Не то что бы измученная, но абсолютно никакая, не вовлечённая вообще в происходящее (в плохом смысле). Меня мучила эта безысходная тоска настолько, что и до неё самой мне уже не было дела. Весь вечер думала, есть ли мне самой дело до моей жизни, моих миров всяких, моих рисунков. Иногда я даже задумываюсь, плохие они или хорошие, – кошмар, представляешь! Мне потом снилось, что я встречаюсь с парнем – не помню отчётливо его лица, – причём очень горячо встречаюсь.
Подруги улыбнулись.
– Как-то мы врываемся в его квартиру, уже вовсю целуемся, – вплоть до этого момента, честно говоря, сон был очень даже неплохой, – входим в его комнату, а на его постели уже бочком лежат двое. Тот, что сзади, поднимает голову, и я понимаю, что оба они – копия моего парня. Мне вдруг становится очень не по себе, всё видится плоским, но очень ярко ощущается, как будто мы все записаны на киноплёнку, и эта реальность давит на меня. Я чувствую, что все трое "моих парней" шокированы не меньше моего. Лежащий вблизи вдруг открывает глаза и начинает пялиться в одну точку, остальные двое смотрят на меня. Всё это как стоп-кадр, отовсюду слышится давящий механический гул. На этом месте всё исчезло, и я проснулась. Представляешь? Меня до сих пор не отпустило, по-моему.
– И что, там было сразу с троими?
Катя немного насупилась, глубоко вздохнула и опустила глаза. Посидев ещё пару минут и опустошив свою чашку кофе, она подобрала пальто с соседнего стула.
– Честно говоря, я чувствую себя не очень, пойду домой, – сказала Катя, не скрывая своей кислой мины. – Давай, увидимся ещё как-нибудь.
Подруга детства хоть и была всегда рядом и готова была выслушать, но никогда не вникала в Катины видения и миры, постоянно выплёскивающиеся наружу. Тем не менее, Катю это не сильно беспокоило: любое чудо происходило только для неё самой. Почти все свои инсайты обычным языком она могла бы описать как что-то вроде "я поняла, что на самом деле люблю жизнь" или "лес очень хороший". Все эти странные истины не выглядели открытием для окружающих, они или давно звенели пустым звуком в головах людей, или являли собой для них новый пустой безумный звук. Что делать со своими чудесами? Катя выбрала дать им жить своей жизнью, стараясь вспоминать о них как можно чаще.
Глядя сквозь стеклянную дверь, она впервые за это утро обратила внимание на мир вокруг. Ночью ударил небольшой мороз, однако улицы уже успели оттаять на солнце, и иней уже успел сойти. Изо ртов прохожих исходил пар, на Катю нахлынуло романтическое настроение с нотками тоски по детству, когда в любую погоду мир был приятен и нов. Неспешно и с удовольствием она вышла на улицу не без мысли показать что-то особенное своей твердолобой подруге, а может и не показать, а обозначить свой мир, чтобы этот мир всё всем показал сам.
Хранилищами миров Кати были её блокноты, не содержащие ни слова, но полные её рисунков. Катя выискала машину подруги и села на капот. Насладившись выдыхаемым утренним паром, она достала свой потрёпанный и почти заполненный блокнот и пару карандашей. "Мало мне пара сегодня," – подумала она и достала сигареты.
Затянувшись, она увидела пожар в доме неподалёку. Она смотрела, как заворожённая, как языки пламени вырываются из окна и прячутся обратно. Смотрела на чёрный дым, густым потоком вырывавшийся наружу. Огонь перекинулся на соседнее окно, и Катя, стряхнув пепел прямо на блокнот, начала рисовать. Сначала на странице появились очертания дома, затем лишь одно окно, из которого вырывалось пламя и валил дым. Потом появилось соседнее окно и пара деревьев внизу. Катя подняла глаза и увидела, что деревья уже выросли, и их пришлось подрисовать. Деревья стали расти посреди улицы, и фасад дома закрылся ими полностью. Линии накладывались на линии, Катя погрузилась в этот водоворот меняющейся жизни, и всё, что существовало одновременно с ней, требовало немедленно стать запечатлённым в её рисунке. Облака окрасились в красный, и Катя передала их форму. К моменту, когда они стали фиолетовыми, линиям ещё хватало места, чтобы оставаться распознаваемыми и ощутимыми. Серое и белое небо смешали рисунок в нечто с еле уловимыми во тьме очертаниями. Здания города то выстраивались заново в стиле барокко, то превращались в футуристические небоскрёбы. Они накладывались друг на друга, мимо них проходили люди, мимо них пролетали люди, и мимо них пролетали неизвестные существа. Катя, повинуясь происходящему, наносила всё больше линий, пока наслаждение наблюдением не поглотило её полностью.
