В собственной ноуменальной, лишь разумом постигаемой природе единства потенциальная множественность содержания сопряжена с интеллигибельной, к доступной к пониманиюю иерархией модусов самосозерцания. Каждый модус объективирует в единстве соответствующий себе аспект. Например, духовный аспект образует душу как виртуальную субстанцию, именуемую сознанием или душой. Ничто живое не может быть бездушным, ни одна душа не может быть неразумной.
Душа, как и последующий за ней разум, трансформируется из эволютивной силы духа, имеющей не эзотерический, но метафизический смысл. Нельзя смотреть на душу с оккультной точки зрения, пока не будет ликвидирован духовный снобизм. Духовный, но не душевный, ибо чисто материалистическое восприятие мира является частью атеизма, но не сатанизма. К сожалению, создать четкую дифференциацию между двумя понятиями еще ни у кого не получилось.
Субстанция мира есть эволютивное претворение монад, созданных только лишь человеческим созданием, в актуальные фокусы бытия и одновременно с этим реализация потенциальной иерархии в беспредельно возрастающей гармонии единой внесолипсисткой реальности. Теософеметическая, совершающаяся лишь мистическим образом трансформация внелогосного, трансцендентного духа или дазайна перманентно тяготеет к духопознанию через умозрительные светочи святости. В таких случаях духовный снобизм должен стать тем, что компенсирует постпровиденциальные инспирации. Инвольтированность к политеистическому духопознанию заместо самодовлеющего плотского начала является сакральным смыслом любой авраамической религии и исконным врагом сатанизма.
Любой учитель является духовным синклитом (вне-) эзотерических учений, но вот самих учений может быть великое множество и каждое, возможно, будет нести истину. Каждое, кроме одного – эсхатологии. Учение о загробной жизни всегда будет предполагать эгалитаризм, абсистенцию с последующей аверсией ко всему плотскому, что, разумеется, противоречит животной натуре любого человека.
Любая авраамическая религия апперцепциирует амфиболичностью священных писаний. Например, Библия утверждает свободу личности, но апологирует (и даже пропагандирует) бихевиоризм.
Антон ЛаВей вспоминал:
«Я видел мужчин, пожирающих взглядами полуголых танцовщиц на карнавале, а в воскресенье утром, когда я играл на органе у палаточных евангелистов на другом конце карнавала, я видел на скамейках тех же самых мужчин с женами и детьми, и эти мужчины просили бога простить их и очистить от плотских желаний. А в следующий субботний вечер они снова были на карнавале иди в другом месте, потворствуя своим желаниям. Уже тогда я знал, что христианская церковь процветала на лицемерии, а человеческая природа находила выход несмотря на все ухищрения, при помощи которой белосветные религии ее выжигали и вычищали».
Вневалидная и не поддающаяся точной оценке вариабельность вербальных изменений гиперболизирует запреты и восхваляет заповеди, а любой девиант признается либо одержимым, либо просто больным. Но опять же, двоякость комплексных авраамических понятий создана для ограничения свободы мысли. Какой смысл в трансцендентном императиве со стороны высшего существа, если мы были им созданы? Христианство (как и другая авраамическая религия) – квинтисенция казуистики.
Коллизия, при всей конгениальности взглядов, происходит обычно между самими представителями авраамических учений, но не между духовными синклитами противоположных мировоззрений. Обосновывается это разной айдентикой религий, ведь для завоевания каждого народа нужны разные ходы. Для расширения религиозного рынка постоянно используются аллегорические чтения каноничных и не очень текстов.
Вариабельность современных религий была обязательным условием для сохранения их власти. Иногда может показаться, что это диссонансная дефиниция, возникающая при безостановочном изучении одного и того же текста разными людьми, но на самом деле это дихотомия, возникающая при переводе на другие языки. Авраамические религии никогда не достигнут консенсуса, ибо они равны по своей сути. В этом и состоит главный парадокс: война равенств и слияние противоположностей.
В основе любой религии стоит эсхатология или реинкарнация. Причиной этому служит вечный человеческий страх – страх перед смертью. Неприятие смерти как имманентного явления преследует человечество с тех пор, как люди задумались о конечности всего вокруг. Именно тогда религии, основанные на апологическом, извечно оправдываемом церковниками индетерминизме, начали свое шествие среди народов. Для этого даже не нужно было придумывать новую сказку: достаточно просто переписать старую под новую систему, дихотомировать её. И с каждым годом сказка валидизируется, подгоняется под новые стандарты, меняющиеся постоянно.
В отличии от этих учений, сатанизм в любом своем проявлении является неизменным и способным к существованию в любом обществе без изменения своей сути, ибо ведет к одной, общей цели – освобождения от запретов, в которых новое общество совершенно не нуждается.
Эксплетизм – философия нового века, у истоков которой стоит ницшеанство и абсурдизм. Проблема бессмысленности бытия в эксплетизме решается радикально: привести под конец надо не индивидуума, а устаревшее человеческое мировосприятие.
Согласно абсурдизму, люди на протяжении всей своей истории предпринимали попытки найти смысл жизни. Для одних, традиционно, этот поиск следовал одним из двух путей: человек либо приходил к заключению, что жизнь бессмысленна, и всё что мы имеем – это «здесь и сейчас»; либо к ощущению пустоты, к ощущению, что все заранее предопределено и предрешено некими высшими силами. Часто этим ощущением являлась вера в Бога или, в общем смысле, приверженность к религии. Однако в последнем случае невозможно избежать вопроса о том, каково же предназначение самого Бога. Кьеркегор верил, что не существует познаваемого человеком предназначения Бога, что, в свою очередь, делает веру в Бога абсурдом.
Для некоторых окончательным ответом на вопрос о смысле жизни является самоубийство. Когда человек, в связи с теми или иными личными жизненными обстоятельствами, приходит к убеждению о том, что его существование лишено какого-либо смысла, то самоубийство для него становится средством быстрого достижения предельной стадии его судьбы. Альбер Камю в «Мифе о Сизифе» исповедует мысль о том, что самоубийство это не решение; так как если жизнь абсурдна, то ещё большим абсурдом будет противодействовать этому абсурду; вместо этого следует постараться «вписаться» в эту абсурдную жизнь и примириться с тем фактом, что мы живём в мире без предназначения.
