Александр Чумовицкий - Если из многого взять понемножку…

Дизайнер обложки Лилия Чумовицкая

© Александр Чумовицкий, 2018

© Лилия Чумовицкая, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4490-5732-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

И прозаиком таким способом тоже, само собой разумеется, не станешь.

Кстати, некоторые почему-то думают, что в прозе классический центон – то есть, такой, когда отсебятины не вставлено ни единого словечка, практически невозможен.

Но они заблуждаются. Если бы у нас сейчас была дискуссия, я бы доказал.

Берём, к примеру, один известный роман…

Теперь берём другой, не менее известный…

Вуаля! Лёгким движением курсора и клавиш из двух Степанов у нас получается один, несмотря на утверждение о том, что только все счастливые Степаны похожи друг на друга, а каждый несчастный Степан несчастен по-своему.

«…Всё смешалось в доме Облонских. На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване.

Если бы Степе сказали бы так: «Степа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь!» – Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом: «Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану».

Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой.

И тут он вспомнил вдруг, как и почему он спит не в спальне жены, а в кабинете; улыбка исчезла с его лица, он сморщил лоб, чувствуя, что похмелье дарит его новым симптомом: ему показалось, что пол возле кровати ушел куда-то и что сию минуту он головой вниз полетит к чертовой матери в преисподнюю.

«Ах, ах, ах! Ааа!..» – замычал он, вспоминая все, что было.

Тут ему так ударило в голову, что он закрыл глаза и застонал… Он хотел позвать домработницу Груню и потребовать у нее пирамидону, но все-таки сумел сообразить, что это глупости…».

Ну и, чтобы два раза туда не ходить, сразу – кульминационная сцена с катарсисом и очищающими душу слезами, как положено.

«Утихли истерические женские крики, взволнованные люди пробегали мимо, что-то восклицая. В расстроенный мозг вцепилось одно слово: «Аннушка».

Тут он затрясся от слез и начал вскрикивать:

– Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? … одно колесо пудов десять весит… А? Верите – раз! Голова – прочь! Правая нога – хрусть, пополам! Левая – хрусть, пополам! – И, будучи, видимо, не в силах сдержать себя, стал содрогаться в рыданиях.

Алексей Александрович, увидав слезы Вронского, почувствовал прилив того душевного расстройства, которое производил в нем вид страданий других людей, и, отворачивая лицо, он, не дослушав его слов, поспешно пошел к двери.

– Нет, не могу больше! Пойду приму триста капель эфирной валерьянки!

Алексей Александрович подал ему руку, не удерживая слез, которые лились из его глаз».

Тот, кто, прочитав это, не счел себя оскорбленным в лучших чувствах, не закричал, швыряя эту книжку: «В печку её!», – может без опаски читать её и дальше. Даю честное слово, что там далеко не всё так цинично.

Да и настоящих, по всем правилам, центонов там совсем немного, прямо скажем. Ведь правила гораздо интереснее нарушать, чем соблюдать.

Февраль. Чернила. Слёзы. Слякоть…

И повторится всё, как встарь:

поэт в России должен плакать,

взглянув с утра на календарь.

«…или, например, у Н. Некрасова: «Малыш уж отморозил пальцы, ему и больно и смешно…«» (из рецензии на сайте proza.ru)

Вечер был, сверкали звёзды.

На дворе трещал мороз…

По двору, хоть было поздно,

мальчик в санках Жучку вёз.

Вышел из лесу Некрасов,

посинел и весь дрожал.

Он назвал малютку Власом

и к себе в стишок забрал.

Плачет дома мать-старушка

и грозит ему в окно: