Боровиковский Владимир Лукич (1757—1825)
Портрет Павела I
Сумский художественный музей
Павел Петрович Чичиков, так теперь я буду называть бывшего управляющего князя Ростова, был человеком хотя и демоническим – и мошенником отменным, – но все же человеком, в сущности, он был безобидным – да к тому же несчастливым. Ведь как он ни старался ужас своим демонизмом на людей нагнать, гипнотизмом голову им до безумия вскружить или фокусными своими штучками на тот свет отправить, – ничего у него не получалось.
И как же ему было досадно и нестерпимо больно! Как он страдал из-за этого.
Вот и сейчас, когда он свою монетку серебряную внимательно рассмотрел, сердце в его груди затрепетало, и он воскликнул: «И с чего это я вдруг решил, что с монеткой ошибся? Зачем убежал? – и с негодованием продолжил: – Нет, это не я, а она мошенница! Так прямо надо заявить. Пусть Бутурлин стреляется!» – И он было, в горячке, ринулся, чтобы им это сказать, но тут же одумался.
Пожалуй, конногвардеец его неправильно бы понял – и канделябрами его – по мордасам – будто шулера какого, схваченного за руку. И Павел Петрович понуро побрел вглубь Лабиринта. Нужно было где-то спрятаться, отсидеться и спокойно обдумать, что с ним в последнее время случилось, и решить, что дальше делать. Но тут он услышал звуки музыки, невыразимо печальные и трагические (созвучные, кстати, его настроению) – и пошел на них.
Вскоре он подошел к двери, из-за которой лилась эта музыка.
– Наконец-то я вас, князь, отыскал! – вошел с сияющей улыбкой Павел Петрович в просторную залу с роялем в самом центре, за которым сидел юный князь Андрей.
– Что вам угодно? – хмуро посмотрел на управляющего князь и перестал играть.
– Нет-нет, – взмолился Павел Петрович, – я вам не помешаю. Играйте! А я тут в уголке тихо посижу и послушаю. – И он бочком направился к креслу.
– Что вам угодно? – уже грозно спросил князь Андрей управляющего и в раздражении захлопнул крышку рояля. – Отвечайте!
Юный князь был в обиде на весь белый свет, как это обычно бывает с молодыми людьми, несчастными в любви, – и душа его, сердце его жаждали только одного – одиночества! А тут явился этот управляющий.
Зачем?
Утешить?
Ни в чьем утешении он не нуждался.
– Хорошо. Я отвечу, – ничуть не смутился Павел Петрович.
И он был в обиде на весь белый свет. Но он, как говорится, пожил – и точно знал, как помогает, а порой и воскрешает, в метафорическом, конечно, смысле, чье-нибудь сострадание.
Недаром ведь говорят: поделиться с кем-нибудь своим горем – разделить его.
Вот и захотел он поделиться с юным князем своим горем, разделить его на две равные половины. Легче же от этого станет! И стал делить, нет, не свое горе (это было бы для него, ловкого человека, слишком просто – и потому неинтересно), а свою вину он стал делить на две – и, конечно же, не равные половины, и, разумеется, не с князем Андреем.
А с кем он хотел разделить, точнее – на кого он решил сваливать свою вину?
Определенно ответить не могу. К тому же, мои любезные читатели, Павел Петрович даже не намекнул юному князю, кто виновник во всех его несчастьях.
Но сразу хочу предостеречь вас. Хотя управляющий и мошенник, но бывает так, что мошенник говорит правду, одну только правду. И этому есть очень простое объяснение. Обстоятельства так припрут к стенке – и не хочешь, а вынужден сказать правду. Или выгодно ему, мошеннику, сказать ее. Бывает и такое.
– Вы думаете, что я вещь бесчувственная? – с неподдельной обидой сказал управляющий князю Андрею. Сказал, будто обвинение ему бросил, что сам он, князь, вещь бесчувственная. – Нет! Представьте, и я могу чувствовать и страдать. – И, как бы в подтверждение его слов, горькая слеза покатилась по щеке вдоль его бакенбарды. – Да, я… подлец и мошенник, как вы все обо мне думаете, хотя мне далеко до ваших друзей. – Смахнул Павел Петрович слезу со щеки. – Уж они-то мошенники, так мошенники! – воздел он руки к небу, потрясая своим пистолетом, – и на пистолет свой посмотрел весьма красноречиво – и тут же руки свои опустил, а пистолет под мышку сунул. Потом тяжело вздохнул: – Да, я мошенник и подлец. – И заговорил горячо и страстно: – Но разве я не могу чувствовать и страдать? И раз вы так хотите, то я, как на духу, все честно вам расскажу. Но замечу, не вы один пострадали от ваших (Павел Петрович горько усмехнулся) друзей… Да, и я пострадал от Бутурлина и его Жаннет. Только что. И они меня ищут, чтобы убить! А из-за чего? Разве я главный виновник во всем этом? Разве я с этими фельдъегерями все это проделал?
И так убедительно он эти свои вопросы задал, так негодующе его глаза горели, а руки нервически сжимались в бессильной ярости, что юный князь к нему полным сочувствием проникся.
Но не понятно ему еще было, что за горе у него такое, из-за чего?
И при чем эти фельдъегеря? Какое они имеют отношение к его горю? И он управляющего прямодушно спросил:
– С какими фельдъегерями? Объясните! Все говорят о них, но…
– Так вы о них ничего не знаете? – всплеснул руками Павел Петрович. – Правда, князь, не знаете?
– Правда, не знаю!
– Бедный мальчик, – искренне пожалел его Павел Петрович и сказал без всякого лукавства: – Хорошо, я сейчас расскажу… что знаю сам, а знаю, поверьте, не так уж много. – И он начал рассказывать.
Его рассказ почти не отличался от рассказа, рассказанного мне привидением, поэтому Павлу Петровичу можно верить, правда, с некоторой оговоркой. По своей натуре он все же мог кое-что утаить от юного князь. Впрочем, все мы такие. Кому хоть раз мы без утайки все о себе рассказали?
– Вот, князь, где они у меня все! – ударил себя в грудь Павел Петрович. – Вот они, доказательства моей невиновности. – И он расстегнул свою белоснежную рубашку – и достал стопку писем. – Под сердцем храню. Даже сплю с ними. Читайте. Письмо первое. – И он протянул князю сложенный вдвое листок. – Оно у меня мятое и, видите, порванное. Это я его потом склеил. Думаю, и вы бы его смяли и порвали от гнева! Читайте. Мне его два месяца тому назад прислали.
Князь Андрей не без брезгливости развернул смятый, порванный и аккуратно склеенный листок. Вот что там было написано.
Павел Петрович, а вы плут и мошенник! И я могу рассказать обо всех ваших плутнях кому следует. И вы от меня не отвертитесь. Я заставлю плясать вас под свою дудку!
Т. К.
– А вот письмо второе, князь! – страдальчески произнес Павел Петрович и добавил с ужасом в голосе: – Будто мысли он мои угадал, будто наблюдал за мной неусыпно. Я его первому письму не придал никакого значения.
