Бидоны, наваленные кучей на тележку, весело отзванивали бесшабашную чечётку, ссыпая свою незатейливую музыку в молодой ельник, росший по обеим сторонам тропинки. Возвращалась она оттуда уже переделанная на лесной лад гудением потревоженных шмелей и писком испуганных птах.
Антон, меланхолически покусывая травинку, шёл за Славкой. Он рассеянно следил за тем, как тележка, словно игрушечная, прыгает по кочкам, расплёскивая лужицы, оставшиеся после вчерашнего ливня. Ощущение покоя не покидало его с утра. Смотря на внушительные габариты брата, на тележку в оковалках его мощных рук, на обмытое майским ливнем ослепительно-голубое небо, Антон бездумно отдавался этому упоительному чувству. Он понемногу сбрасывал с себя шелуху круговерти большого города. С каждым вдохом густого медвяного воздуха Антон вбирал в себя целительную силу, у которой нет названья, но которая, – он чувствовал это, – словно перерождала все его существо.
– Ну и хватанул нас вчера дождичек, – прервал его рефлексии Славка, с удовольствием смакуя это событие. Хотя вчера, когда они, вдрызг мокрые, бежали от автобуса до дачи, он не высказывал таких положительных эмоций, глухо проклиная и матеря этот неожиданно подкравшийся ливень с градом. Зато сегодня Славка благодушествовал. Когда до водоразборной колонки оставалось метров тридцать, Славка обернулся и сказал:
– Кто это там дрыхнет? Смотри, Тош, кажется, Ванька.
Подойдя ближе, Антон увидел лежавшего на скамейке поселкового жителя, бывшего «благодетеля» всех дачников в округе.
С «начала всех начал», с тех самых перестроечных времен, когда в окрестностях посёлка, плодившиеся как грибы, застраиваемые участки под садоводческие товарищества овладели умом и сердцем поселковых мужиков, Ванька из зачуханного выпивохи превратился в респектабельнейшего пьяницу. Как он сам объяснял эту чудесную метаморфозу, с ним, по сравнению с остальными мужиками, приезжие столичные граждане долго не церемонились, нанимая для свершения строительных таинств. Тут-то Ванька и развернулся. Он не стал, по его выражению «чесаться задом об топор» и с удивительной ловкостью и проворством превратился в популярного менеджера местного значения. Там, где Ванька подряжался вести дело, самым фантастическим образом появлялись нужные дефицитные материалы, солидные, масштабного разворота, бригады шабашников, один вид которых внушал уважение к их деловым качествам. И все это обходилось ошалевшим от счастья дачникам по таким божеским ценам, что вводило в некоторое смущение. Особо любопытствующих Ванька солидно урезонивал: «Не сумневайтесь, мамаша, с вас отчета не возьмут! Все зако-о-он-но!». Реплику он сопровождал таким многозначительным похлопыванием по папочке, удобно размещавшейся у него под мышкой, что умиленная мамаша, расчувствованная до слез, неловко совала в руку благодетеля две-три стандартных ёмкости с «жидкой валютой», при сем суля новые благодарные пожертвования.
Ванька пожертвования брал. Для всех оставалось тайной за «семью печатями», в том числе и для Антона со Славкой, как и чем этот «дачный мессия» рассчитывался за дефицит материалов и людских ресурсов. Но, так или иначе, Ванькой он оставался недолго. На следующий год после начала сногсшибательной карьеры Ваньки на подрядном поприще братья, увидев его, только и смогли произнести оторопелое: «Ива-а-ан!», давя в себе поползновение добавить к этому и ещё что-то, приличествующее в обращении к уважаемым людям.
Перемена была разительна. Костюм и благородного цвета рубашка (и это в тридцатиградусный солнцепёк!), новёхонькие туфли и одуряющей запах одеколона вышибли начисто у них былое запанибратство. Славка, ошалело смотря на него в оба глаза, едва смог робко выдавить:
– Иван, что это с тобой?…
Ванька был готов к такому эффекту. Он снисходительно усмехнулся и сказал:
– О-о, пошёл чесаться задом об топор! Заходите мужики вечером, дам понятное объяснение. Счас дела, недосуг мне. Ну, покедова.
Он кивнул и величественно зашагал прочь. Антон и Славка, озадаченно воззрясь друг на друга, с минуту осмысливали происшедшее, но потом смех неудержимо выпер из них как шампанское из бутылки. Единственное, что они могли сделать, так это сдерживать особо ярые приступы хохота, чтобы этот ходячий монумент не смог услышать их столь бурные проявления восторга…
Как ни устали в тот вечер братья, они все же не смогли побороть в себе страстного любопытства, приволокшись к Ваньке затемно. С выпивкой у них было не густо, всего два «сухаря», но и то по тем временам было славно. Но, видно, такова уж судьба – ежели что вывалит, то кучей! Не успели они, войдя в комнату, выставить на стол своё богатство, как Ванька, бывший теперь в «варёнках» и потрясающей футболке, смахнув со стола газетные развороты, преподнёс им главный сюрприз с соответствующим гарниром. Во-первых, он был не «надравшись» по случаю наступившего вечера, во-вторых, они увидели на столе нечто невозможное, и, в совокупности, невообразимое ранее в таком сочетании: Ванька, – трезвый, ну, может, принявший самую малость, стол, – на нем две (невероятно!) экспортной «Российской» ноль-семь, закуска!.. – все, что душа горожанина часто возжелает, но, по причине отсутствия предметов вожделения, только пребывает в унылых мечтах.
Огурчики и все сплошь молодь ядреная, соленые грибки, да не такие, что с саранчовым аппетитом подметают по лесам истомившиеся по ним дачники и прыткие старики и старушки – базарные души. Не оплывшая от ветхости грибная прелость, подаваемая хозяйкой к праздничному столу со снисходительной гордостью, – нет! То были перлы природы! А прочего, прочего! Сало розовое с чесночным, ароматным духом, капустка-спагетти в ярко-алых брусничных блёстках, островок баночной ветчины, по размерам уступающий, ну разве что небольшому материку среди моря тонких кружочков сервелата! Ошалевшие братья, особенно неравнодушный к подобному Славка, щурились на это богатство, не понимая, за что такое им отличие, и только бормоча: «Ну, Вань, ну убил…» старались не звякнуть своим убогим подобием слезившихся оттаявшей влагой высившихся на столе посудин с «божественным нектаром».
Ванька был царственно великодушен. Он даже не заметил сиротской сумочки в руках братьев. Тихонько подталкивая Антона и Славку к столу, он не говорил, а журчал: «Во, бывает лучшее, эта мы так, завсегда держим! Так сказать, к вечерним мужикам. Сезон идёт, во!».
После первой, после нескольких минут сосредоточенного молчания, почти ритуального по своему торжественному самоуглублению, Ванька, распираемый законной гордостью хлебосола, философски округлил значительность этих минут: «Да-а, мужики!».
