Утро опять было серым и безрадостным. Впрочем, как и каждое утро, которое я встречала здесь. Каждый новый день был похож на предыдущий, все события повторялись одно за другим, в таком же порядке как это было вчера и позавчера, и месяц назад, и год. Я умывалась, несмотря на то, что многие из нас давно перестали это делать, затем расчищала снег вместе со всеми. Ну а потом плелась за своей порцией таблеток.
Их нам выдавала Жора, толстая баба с большой бородавкой на носу. Она жила с нашим надзирателем, которого все называли Боб. Его обязанности состояли в том, чтобы за всеми наблюдать и доносить про все, что подозрительно и не вписывается в рамки «Положения О». Они оба были Носителями, так же как и все мы, но за то, что выполняли «общественную деятельность» им позволяли время от времени покидать территорию резервации. Куда их возили – не знаю.
По всей резервации были развешаны камеры. За нами постоянно велось наблюдение из белоснежного, стоящего на возвышенности здания, похожего на огромное яйцо, без окон, без дверей. Мы знали, что там живут ученые, которые изредка выходили оттуда. Мы звали их Белые люди, не только потому, что они носили белые комбинезоны и маски, закрывающие рот и нос. Мы звали их так потому, что они, в отличие от нас, были здесь гостями. Приехали в это проклятое место, посмотрели за нами, понаблюдали и назад домой, к нормальной жизни с нормальными людьми.
Скажу только, что работа у них была не самая приятная. Они словно были нашими тюремщиками, которые во время распознавали бунт и усмиряли непокорных. Тех, кто не мог держать себя в руках, забирали в Белый дом. Неизвестно, как им там вправляли мозги. Одно могу сказать точно – возвращались они усмиренные, лишенные какого бы то ни было интереса к окружающему их миру.
После приема таблеток, которые заменяли нам прием пищи, мы выстраивались и ждали, когда начнут выдавать почту, многим родные передавали письма или посылки с одеждой или консервами.
Мне никогда ничего не присылали, но я все равно стояла вместе со всеми. Мы подходили к бараку надзирателя и ждали, когда он соблаговолит выйти к нам. Это был единственный волнующий момент каждого дня. Видеть какие – то эмоции на этих грязных, безразличных лицах. На некоторых, изредка, даже подобие радости.
Время от времени нам в лагерь присылали «гуманитарную помощь»: книги, ткань, одежду, лекарства. И тогда, я с радостью, забивалась в какой – нибудь угол, чтобы почитать интересную историю про любовь. Всегда обожала любовные романы, в основном классику. Жаль, что читала я очень быстро, если книга интересная, я не отрывалась, пока не закончу. Ну а когда читать было, собственно, нечего, мне доставляло радость навещать свою подругу Ким и ее дочку Мари. Они недавно появились у нас и вели очень уединенный образ жизни. Общались они только со мной.
Может потому, что в самый первый день я заступилась за них перед Гарри. У нас не любили новеньких, к ним относились враждебно и подозрительно. Нас и так было уже слишком много, постепенно небольшое поселение превращалась в лабиринт, состоящий из мусорных баков и бункеров, закопанных в землю, в которых ютились похожие скорее на животных, люди.
Наше поселение или резервация, находился на возвышенности. Со всех сторон его окружали горы и густой сосновый лес. Нас никто не держал здесь, мы были свободны в своих передвижениях. Только идти было некуда. В лютый холод, утопая в снегу по колено, а то и по пояс далеко не уйдешь. Да и куда идти, мы никому не были нужны. Общество отказалось от нас, они просто вычеркнули нас из своей жизни: «ради безопасности человечества».
Некоторые из нас, которых смело можно было называть безумцами, пытались покинуть это забытое Богом и людьми место, но те, которым удалось вернуться, рассказывали всякие страсти о здешних лесах. Мне не хотелось верить в эти глупости, но вход в свое жилище я закрывала на замок всегда. А потом, у нас стали пропадать люди, но мы настолько привыкли безразлично относиться друг к другу, что никто на это не обращал внимания. Нам некого было жалеть, все мы здесь просто доживали свои дни.
Я помню, как в свой первый день Ким стояла возле самого обустроенного бункера, в котором жил наш надзиратель. Обычно новеньких запускали группами, но ее впустили одну. Она стояла в бордовом комбинезоне, держа в одной руке чемодан, другой, сжимая руку маленькой хорошенькой девочки, одетой в белый комб.
Ким повернулась к нашей толпе, ожидавшей, как всегда, в это время почту и посмотрела на нас с такой невыразимой тоской, что у меня защемило сердце. Правда Гарри почему-то решил, что она посмотрела с презрением. И тут же ринулся к ней навстречу, чтобы показать, кто в доме хозяин.
– Эй ты, женщина, ты пришла в чужое место и нечего тут дамочку изображать. В чужом доме надо быть вежливой, а то можно и не проснуться с утра или девчонку свою потерять и не найти, – при этих словах женщина вся задрожала и, опустив глаза, сильнее сжала руку девочки. И хотя я знала, что Гарри ничего такого никогда не сделает – это он больше для порядка пригрозил, мол, знай свое место, и относись с почтением к тем, кто попал сюда до тебя. Мы, конечно, утратили в себе много человеческих чувств, но извергами не были. Горе объединяет всех, даже таких не похожих друг на друга людей.
– Ну-ка, полегче с моими друзьями, – встряла я. Гарри аж скривился, когда понял, что это я к нему обращаюсь. Не то, чтобы он меня боялся, скорее, уважал, знал, что я буду стоять до последнего. И хотя он был сильнее меня и к тому же не один, но у меня было преимущество в том, что я имела неосторожность когда-то с ним провести несколько ночей, скорее всего именно этот факт подарил мне некую неприкосновенность.
После того, как я решила положить конец этой связи, он предпочитал не замечать моего присутствия, да и я обычно не лезла в его дела. Но сейчас, что-то похожее на жалость шевельнулось в моей душе. Я смотрела в эти умные не по годам глаза маленькой девочки и вспоминала глаза моего сына. Только этим воспоминанием я и жила все эти годы.
– Ладно, живи, дамочка, – Гарри нехотя пошел прочь, за ним начали расходиться все остальные. А она так и стояла опустив глаза. Когда мы остались втроем, я подошла к ней и просто сказала: «Пойдем». Она покорно последовала за мной, ничего не говоря. Я повела ее к свободному бараку, где еще недавно жил Фил, ему было за пятьдесят, он был геем, поэтому наши отношения не выходили за рамки платонических. Он умер в последнюю осень. И с тех пор меня окончательно накрыло чувство безысходности.
Я не без труда, с помощью маленького ломика, открыла заледеневший люк и мы спустились в «хижину Фила». Все наши постройки были вкопаны в землю. Большая часть года была невыносимо холодной и поскольку все мы испытывали недостаток в теплоэнергии, приходилось прятаться под землей от этой вечной мерзлоты и бесконечных снежных заносов и метелей. Спасибо доброму человеку, который изобрел искусственный уголь. Это был серый порошок, скорее похожий на пепел, его фасовали в небольшие мешочки чем-то напоминающие бурдюки. Как только вынималась втулка, мешочек начинал работать, как грелка, с той лишь разницей, что обогреть один небольшой мешочек мог помещение площадью десять – пятнадцать квадратов.
