По вечерам, выходя на террасу греческого дома, Серега Кузнецов садился смотреть на море.
Было в этом нечто показательно-романтическое – смотреть на море по вечерам. Хотя, если честно, просто таращить глаза на разлив соленой воды скоро становилось скучновато. Для настроения Серега брал с собой упаковку баночного пива, блюдце с маринованными оливками и псевдоглиняную кружку «привет с Родины», со стенки которой зубасто улыбалась мохнатая медвежья морда. С этим богатством устраивался в шезлонге на просторной террасе второго этажа, продуваемой всеми здешними ветрами по очереди. Так можно было смотреть.
Кажется, море было Ионическим, хотя за точность названия Серега бы не поручился. Много раз собирался спросить, какое здесь море, и всегда забывал в последний момент. А теперь уже и спрашивать стало стыдно, почти абориген, без пяти минут местный житель, неудобно спрашивать такие вещи. Греки могут обидеться за свое море, они, вообще, обидчивые, как кавказцы, давно заметил он.
Сидел. Смотрел.
Темнело по-южному быстро, крупные звезды, проявляясь в небе, складывались в привычный узор созвездий, а условно Ионическое море терпко пахло и шелестело прибоем.
Конец апреля…
Сезон еще не открылся. Песчаная прибрежная полоса казалась пустынной даже дальше по изгибу бухты, где высились над холмистой зеленью кубические корпуса гостиниц, расчерченные клеточками-лоджиями до прямолинейной четкости шахматных досок.
Какая-то жизнь, впрочем, там уже началась. Вечерами часть номеров освещалась, а по утрам, видел он из окна, кто-то загорал на пляжах под пластиковыми грибочками с бело-синими крышами. В воду, правда, почти не лезли, жарились пока на сухую. Море действительно еще оставалось холодным, почти обжигающим. С утра, если в голове оставалась похмельная муть, Серега заныривал туда для оттяжки, и помогало. Но на суше припекало уже основательно, грело, как полноценным летом в Москве.
Теплая страна – Греция. Страна-картинка, с белыми, сахарными домиками под красными крышами. Яркая, глубокая лазурь неба, просторная синева моря, сочная зелень, благоухающее цветение незнакомых трав, красные маки, растущие вольно, как сорняки, ослепительный блеск отражающегося от всего солнца – от этого бесконечного, карнавального великолепия перед глазами даже устаешь…
Ему говорили, что в сезон здесь, на побережье становится оживленно и шумно, но Серега пока не имел случая убедиться в этом. Как-то не получалось, не выбирался в сезон в свое греческое владение. Хотя его дом стоит на горе, в отдалении от поселка и гостиниц, так что очень шумно не будет, прикидывал Серега. Все-таки европейский шум против нашего – одно название. Здесь даже шум цивилизованный, негромкий и ненавязчивый, чтоб, не дай бог, не ущемить права соседнего лежака. Их бы на Черноморское побережье в разгар всероссийского отдыха – вот там и шум, и сопровождающий запах, и гнилостный привкус антисанитарии. А здесь – Европа… Что с нее взять кроме умильной теории капитализма с человечьим лицом?
Сидел… Смотрел как вечное море сливается у горизонта с не менее вечным небом. Греция все-таки страна руин и древних богов, лукаво подмигивающих из-под христианских икон…
После жаркого дня прохлада была приятна, ветерок ласково обдувал подожженную кожу, а пиво и море настраивали на философский лад. Что больше? Трудно сказать, обе субстанции одинаково жидкие и текуче-меланхоличные…
Спрятавшись на греческом побережье от навалившихся московских проблем, можно спокойно думать и, не торопясь, вспоминать…
Ему уже давно не было так спокойно…
Однажды Серега Кузнецов совершил героический поступок. Покусал льва в зоопарке. Кажется, в ночь с пятницы на субботу…
Лев был очень удивлен. Столько лет в зоопарке, старожил, можно сказать, и никто его никогда не кусал. Да и кто осмелится?
А тут – Серега. Рычит, как зверь, и выражается, как скотина.
Впрочем, может, это был и не лев. Может, он покусал какого-то другого зверя, пониже рангом. На следующее утро Серега отплевывал изо рта остатки рыжей шерсти, жесткой как сапожная щетка, и гадал, кого же он покусал? Лев это был или не лев? Однажды он видел по телевизору, как «в мире животных» лев в быстром прыжке завалил на траву волосатого буйвола, огромного, словно скала. Поди, покусай такого…
Сомнительная, в общем, история. И друг Жека, и напарник Федоров, сослуживец по охране парфюмерной фирмы, с которыми он вместе выпивал по случаю перехода пятницы на субботу, уверяли его на два голоса, что точно был лев, была клетка и Серега туда полез от широты дури, и там рычал и возился с кем-то, тоже рычащим.
Может, все-таки сторож? – предположил Серега. Просто рыжий, допустим… Просто встретились два одиночества на зарешеченной территории московского прайда и начали обычное сражение за охотничьи угодья под любопытствующими взглядами семейства львов…
Нет, что бы ни говорили, сомнительная история. Серега сомневался. Он, вообще, плохо помнил остаток вечера. Как вышли с работы с напарником Федоровым – помнил, как встретили Жеку у метро – помнил, как пили пиво, как зашли в стеклянное кафе, где флегматичный кавказец подавал им водку и свежеразмороженные отбивные – тоже помнил. Но уже сквозь туман. Дальше – провал. С ним такое бывает. А с кем не бывает?
Потом они втроем убегали от ментов по извилистым, путаным переулкам центра Москвы. Это он снова помнил.
Убежали. Еще выпили по такому случаю. Взяли в ночном киоске бутылку «Зубровки». Тут же, у киоска, сидя за пластмассовым столом на неудобных пластмассовых стульях, разлили ее по пластиковым стаканчикам. Закусывали чипсами и чуть теплой пиццей, в которой, вспоминалось ему, тоже был привкус пластмассы.
Хорошо посидели. Душевно и неторопливо. Серега смотрел снизу вверх на яркие летние звезды и разговаривал с Жекой и Федоровым за жизнь. Жека, как обычно, подшучивал над всеми и всем, а Федоров рассказывал им, что разводится сейчас с женой. Много хочет зараза. Поэтому – мало получит. Его, Федорова, она точно никаким образом больше не получит. Он, Федоров, теперь вольный казак, хочет – выпивает, хочет – закусывает. Еще локти будет кусать, глупая баба!
Насмешник Жека коварно, как иезуит, соглашался, провоцируя Федорова на дальнейшие восхваления себя и унижения глупой бабы, а Серега с высоты своего немалого роста смотрел на пожилого, дерганного, словно потраченного молью Федорова и не верил, что его жена будет локти кусать.
Сам он к тому времени уже давно развелся. Женился сразу после армии и прожил с женой три года. Срок получился на год больше, чем армия. Два года в армии плюс три года с женой, всего пять лет получается. За вооруженное ограбление столько дают. По приговору суда. Но тут хоть знаешь, за что сидишь. А ему за что пятерик отломился, если вдуматься?
