Пал туман когда на зелёный луг,
травы все росой понакрылися.
Птице холодно, зверю холодно,
человек один холод выстегал,
холод выстегал да сапожищами —
пробирается через полюшко,
топчет травушку юфтью грубою,
не сафьяновы сапоги мягки,
а из юфти злой да шершавои.
Он идёт вперёд да без роздыху,
рукавицами травы скручиват,
траву скручиват – да подтянется,
да шаги его великанские.
Не задержит поле воителя,
не страшён туман оку зоркому,
всё-то видит он, всё-то слышит он,
шапку сбил на бок, чтоб не падала.
Он прошёл по полю как зверь большой,
и гнездо тетерье он вытоптал,
а и малую мышку серую
сапожищами он хвоста лишил.
Мышка плакала, хвост баюкавши,
и тетёрка ей грустно вторила,
порешили вдовы, что молодцу
тот разбой не даром простят они.
Мышка вскочит как, да помчится вслед,
вслед за молодцем да невежливым,
и тетёрка по-да-над полюшком
наискось летит, крылья хлопают.
Мышка бросилась в ноги молодцу,
спотыкнулся он, словно буйный конь,
спотыкнулся да опрокинулся,
придавил собой траву шёлкову.
А тетёрка сбоку накинулась,
да крылом ему машет в личико,
шапку сбросила, отшвырнула вдаль,
и щеку ему расцарапала.
А и взвыл тогда добрый молодец,
да и ручками поразмахивал,
а в штаны ему мышь-негодница
сухостоя семя подсыпала.
Обуяла молодца злоба тут,
он кричит, как вепрь, и ругается,
а чесотка вмиг расстаралася —
заняла игрою все пальчики.
Рукавицы молодец с рук содрал,
и коряво пальцами чешется,
и глаза от злости все красные,
все-то красные, как он бешеный!
А навстречу рвутся соратники,
и дошли уже до несчастного.
И глядят, как тот, шелудивый пёс,
руки взяв в порты, раскорячился,
и работает аж до поту всласть,
и хрипит от жара телесного.
Поглядевши, соратники плюнули,
и слова говорили разбойные,
сапогами топтали болезного,
и сорвали с него золотой кафтан.
И остался молодец во поле,
да один как перст с пясти срезанный,
и чесался он до сукровицы,
поминая всех да по матушке.
Мышка серая да тетёрочка,
сидя в травости рядом с молодцем,
похихикали время малое,
и пошли себе по своим делам.
Мышка хвостик свой убаюкала,
убаюкала, в землю спрятала,
а тетёрочка ямку вырыла,
да гнездо опять обустроила.
А туман растёкся по полюшку,
да впитался в травы стоячие,
а взошло когда красно солнышко,
да позор увидало молодца —
так огнём по его головушке
сильно стукнуло, не жалеючи,
и удар поразил его члены все,
и лежит до-ста добрый молодец,
словно брёвнышко обомшелое,
красна дерева да нерусского.
А всегда в цене только вежество,
а всегда в цене обхождение —
малой мышке да и медведюшке
уважение лучше хлебушка.
А вошёл когда во чужой ты дом —
не чинись-ка ты пред хозяином,
силой буйной не похваляючись,
никому пути не указывай…
Быль о муравье Егории и его братьях
Как проснулось утром красно солнышко,
красно солнышко, да всеми любое,
так и зверь дневной из нор повыскочил,
да и птицы все как зачирикают!
Всем нам солнышко заместо батюшки,
а земля нам всем заместо матери!
Тоже малые зверюшки бойкие,
муравьями, знамо, называются,
из домов своих все повылазили,
скоро дел-то всех не переделати.
Муравей молодший, прозван Рыжиком,
больше всех любил он красно солнышко,
любовался всё и пел он песенки,
а о братьях вовсе и не помнил он.
А уж братья все да надрываются,
и родимый дом да строят заново:
зверь большой лесной, и непонятливый,
от чесотки он лечиться вздумал вдруг,
муравьиный дом собою весь подмял,
и разрушил всё до основания.
Да не злой он был, а просто надоба
позабыть заставила о вежестве.
Вот пришла беда муравеюшкам,
как бы новый дом до зимы слепить,
