Кругом него сверкал праздник мусора. Левое колено гнусавило собачьим калом. Густой кустарник прокалывал каждое движение. Нищий запах гнил в носу. Но Гера не жил – дорожка между гаражей вбирала его всего.
Мёртвую дорогу прошептал слабый свет фонаря. Но вот, издалека забрезжил мотор. Гера привстал, но сразу сел на крикнувший в тело кустарник. Гера ссохся и просмотрел пальцами холщовый рюкзак, вглядываясь в дорожку. На воротах дальнего гаража плеснуло пятно света. Свет медленно набирал голос. Пятна света затанцевали и запели на молчаливых воротах гаражей. Свет подтягивал на вожжах чёрную машину, – фары грубили прямо в глаза.
Гера разобрал пальцами узел. Когда он освободил холодные сдвоенные стволы и деревянную рукоятку обрезанного животного ружья, машина пробормотала роковые ворота. Гера больно спрыгнул худыми ногами на острую дорожку. Гравий твёрдо заворчал под мягкой подошвой. Он смазал ладонями рукоять и сытые стволы ружья. Он появился в слабом проёме между створкой ворот и кормой машины. В этот момент в гараже под потоком заговорила лампа. Большое тело басило в трёх шагах перед ним. Преданные камешки на бетонном полу предупредительно вспыхнули под маленькими ботиночками Геры. Чёрное тело икнуло. Страх заорал на Геру. Страх ослепил. Страх оглушил. Но руки сотни раз сыгранным движением взвизгнули стволами перед лицом.
Грохот озарил рождение прекрасного мира.
В аппетитных мечтах казалось, что на потолках гаражей всегда ржавые крюки. Однако на потолке не за что было подвесить тело. Тогда щёлкнула дверь автомобиля. С писком стекло отражение, и руки красными узлами набухли на закате автомобильной дверцы.
Гера суетился вокруг крупного тела, ожившего стонами. Из рюкзака укусили вскрикнувший бетон нож, ножницы, керосиновая горелка. Дали пощёчину зимние варежки. Нож чёрно затрещал одеждой, обрывками умершей на полу. В горелке родилось, выросло, задремало, проснулось, и голодно замычало пламя. Пока клюв гвоздодёра разгорался в празднике пламени, голый человек, тянувший скрип руками из двери, стоявший на полусогнутых окровавленных ногах, ругал Геру грязными и смертельными словами. Гера молчал. Гера надеялся, что его молчание дрожит в человеке. Гера молчал и смотрел на музыку огня. Он опасался, что человек иссякнет раньше замысла. Гера оживил варежки, горячо взял ствол гвоздодёра. Гера подошёл к человеку сзади. Он разлепил половинки его ягодиц, снизу-вверх заглядывая в тело. Но правая рука приподнималась слишком нудно. Тогда он сжал тёплый ствол гвоздодёра двумя руками, развеселил его в пламени, торопливо прошептал ботиночками, прицелился и ворвался оранжевым шипением внутрь. Дикий крик вспыхнул на раскалённом металле. Крик заиграл оттенками по стенам, заметался по гаражу яркой бабочкой и погас. Гера потрясённо счастливо улыбнулся. Пол вяло вздрогнул оружием. Завершился гимн горелки. Он сел на пол и стал любоваться телом. Он слушал мощную музыку этого тела, расписанного полосами крови. Он улыбался ноге, от колена в жидком алом чулке, и прислушивался негромкому, лиричному свету.
Предпразднично звякнула восторженная мысль, что недаром он взял ножичек. Гера прогремел весь гараж, но не нашёл воды. Тогда он слил красные узоры с игрушки бензином булькавшей канистры. Потом пописал, стараясь зашипеть во рту раны на его ноге. Затем постоял, потрясая кожаным чулочком. Он закидывал последние капли человеку на спину, и играл, пытаясь забросить хоть капельку на его затылок. Человек на дверце вновь, уже слабо, но зло засветился. Гера радостно улыбнулся. Он взял ножик и красно спустился от шеи к копчику, словно раскрылась молния, или улыбнулся арбуз, заблестевший алой мякотью. Человек застонал. Гера расстроился. Вместо архитектуры флейты он увидел красно-белую грязь. В пламени крика, бензин на быстрый взгляд омыл пейзаж. Ствол зазвучал и тут же вновь испачкался. Пришло увлекательнейшее поджечь человека и посмотреть, как он будет танцевать и съёживаться. Но Гера похоронил желание. – Рядом дремали гаражи светлых людей.
Он зашуршал в рюкзак инструментом. Ещё раз вонзил в задний проход гвоздодёр. Гвоздодёр поиграл, порезвился внутри монотонного тела, и выплеснулся. Гера со всей своей маленькой силы переломно ударил в позвоночник, зашуршал в рюкзак трудолюбивым инструментом, ущипнул из чёрных обрывков тела деньги, и выхрустел в прохладный ночной воздух. Прощально застонала створка.
Рюкзак Геры молчал. Лишь иногда грубил в спину обух топора. Ступать ночами вдоль дома было слишком громко, потому он угловато серел на ступенях в подвал. Несколько ночей он всматривался в приближавшиеся рассветы автомобилей. Однако нужной машины в нужное время не было. Хоть только ночью Гера всходил и садился, но люди жили, и могли обидеть его. Люди могли приговорить его к тюрьме внимательным взглядом. Он дрожал. Но снова и снова упрямился в засаду. И в одну ночь удача поцеловала, полюбила и опустошила его.
Громкий человек сумбурно шумел у машины. Наконец, дверца отрезала шум. Человек забулькал жидкой очередью, что пузырилась из его тела и лопалась в ночной тишине. Засверкали маленькие шажки. Но Гера уже выбрался из засады. Уже ликовал на свободе топор. Он уже нырнул вдоль стены. Он уже холодел у лестницы. Уже гнила в ладонях деревянная рукоять. Ударил шаг девятый, и Гера взорвался из-под лестницы. Человек брызнул звонким голосом, и тот час обух топора хрустнул в тонкий лобик.
Гера заструил разбитое тело в укрытие. Из кармана обнял бутылку, прозрачно смыл внутрь вялого тела упрямые таблетки. Мягко оторвал обувь с ног. Бело обмотал рассечённую голову. Потно уложил своевольное тело в рюкзак, но не забыл заботливо расшевелить отверстие для дыхания, после чего придавил себя.
Он мокро и пьяно добрёл до полуживой дороги. Робкая машина проскулила до вокзала. На раннем вокзале властвовали сонные патрули милиционеров. Но его скудное тело, его сытый рюкзак, его лицо, открыто преданные фонарями, жили мимо них.
В нудной электричке Гера чувствовал, что тот в рюкзаке выдаст его, и сидел как в камере. Когда почти рассвело, в чистоте остановки, тишину испачкал слюнявый стон. Гера застонал следом и сжал голову, словно от боли. Пальцы набрали рот в рюкзаке и мокро закрыли его.
От полустанка Гера шатался в птичьей тени леса. Лес мокро шуршал, вскрикивал сучьями под бесчувственной подошвой. Тёмный человек за спиной медленно разгорался, потому Гера шёл празднично. Но в спину ему выстрелила мысль. – Свёрнутый зародышем не мог быть без пистолета. А пистолет ещё не молчал солидно в его ладони. Рюкзак плотно прихлопнул хвою. Шире распелся выход, и Гера улыбнулся уже живым, но ещё рассветным глазам. Полной ночью похолодел в кармане пистолет. Гера вновь тоще взвалил на себя рассветавшего человека.
