1. Глава 1. Безопасная точка фактуры
Прыгнув в портал, Павлик ощущал себя зависшим посреди великого Ничто. Ни звука, ни дуновения ветерка, только сердце заполошно бьется, норовит выпрыгнуть из груди. Он пытался обернуться, посмотреть, где преследующие его контролеры — вдруг уже рядом? — но не мог шевельнуться.
Тьма колыхнулась, словно была живым существом, и поле зрения залил текст:
Адаптивная корректировка: не требуется.
Корректировка фактуры: не требуется.
Враждебность фактуры: 0,9%%.
Кто оценивает, насколько безопасно место переноса? Куда его выбросит? Значит ли 0,9%% враждебности, что можно не волноваться?
Мыслей было так много, что они мельтешили, как миллионы крутящихся снежинок. Видимо, сознание ухватилось за этот образ, и вокруг вспыхнуло несметное множество светящихся точек. Павлик сначала подумал – снег, но вскоре понял – звезды. Он висел среди звезд, и два полотна закручивались впереди в слепящую точку, как рукава галактики.
Дальше Павлик не понял: то ли его толкнули в спину, и он с бешеной скоростью понесся к свету, то ли точка рванула к нему, ослепила, рассеяла на атомы, вобрала в себя. На миг он перестал существовать, а потом резко обрел плоть, причем ощутил тело чуть раньше, чем вернулось зрение. Стиснутый со всех сторон, он точно стоял, и голову, в отличие от тела, ничего не держало. Павлик попытался освободиться и дернулся. Стискивающая его масса трепыхнулась, и женским голосом проворчали:
— Да стой ты смирно, припадошный!
Люди! Русские! Свои! Не другой мир с незнакомыми порядками и расами.
— Откуда он вообще тут взялся? – удивился мужчина. – Ты выходишь, да?
О, если бы Павлик знал!
— Да он наркоман! — звонко воскликнула какая-то девушка. – Вон, зрачки какие!
Зрение начало возвращаться. Смутные силуэты обретали плоть, и Павлик обнаружил себя, со всех сторон зажатым людьми. Судя по характерным покачиваниям, это салон автобуса… Но нет, четко слышится ритмичный стук колес поезда.
Метро? Электричка? Что это за место? Что за город? Какое время?
Над ним нависал высокий седоусый мужчина, похожий на сферического в вакууме учителя черчения.
— Так ты выходишь? – повторил вопрос он.
— А… какая это станция? – пробормотал Павлик хриплым голосом.
— Кучино, — ответил мужчина и на всякий случай посторонился.
Вместо того, чтобы пробираться к выходу, Павлик зажал под мышкой рукоять тесака и протиснулся к сиденьям, чтобы посмотреть в окно. Что это за Кучино? Где оно? Вдруг глухомань какая?..
И правда глухомань: мимо проплывали березовые рощи, луга, чередующиеся с частными домовладениями… А, нет, вон многоэтажки, а вдалеке, за сосновым бором, похоже, крупный город. Уже легче. Но что за город?
Растительность непривычная, на юге березы растут плохо, да и сосны другие – разлапистые, с огромными шишками и длинными тонкими иголками, а тут – как свечки. Значит, какой-то северный регион России. Какой?
Взгляд зацепился за объявление, наклеенное прямо в вагоне, написанное шариковой ручкой: «Продам однокомнатную квартиру. Г. Балашиха, 4-й этаж, 5-этажного дома». Балашиха – Подмосковье. Значит, его переместило в Москву, которую он немного знает, и где несложно затеряться. А время, похоже, то же: 1993 г., уж слишком обшарпанный вагон, объявление написано от руки, а не распечатано, на людях – одежда уродливых фасонов, прически, опять же, жуткие.
Электричка остановилась, приняла порцию людей – Павлика сжали плотнее. И тронулась, разгоняясь вдоль опустевшего перрона. «Будешь направлен в наиболее безопасную точку фактуры». Ну да, где-то здесь живет Наира Рутинян, которую он видел на птичьем рынке. Знает ли она ответ хоть на один вопрос?
Тысячи мыслей и предположений роились в голове, а Павлик впал в прострацию и наблюдал, как по мере приближения к городу меняется пейзаж, все больше появляется похожих на замки особняков новых русских, высотных домов, кое-где строились целые районы! В то время как в родном городе все замерло.
Быстрее, электричка! Разгоняйся, опережай то, что несется следом. Есть данность, есть обстоятельства непреодолимой силы…
Электричка остановилась на станции Чухлинка, которая рядом с Перово, и Павлик невольно встал на цыпочки, всматриваясь в дома, выглядывающие из-за бетонного ограждения – где-то то там, в новеньком районе живет троюродный брат Егор, и можно к нему…
Нельзя! Потому что… Просто нельзя, чтобы не подвергать его опасности. Ведь неизвестно, что стало с семьей, когда Павлик перенесся. Что контролеры сделали с его близкими? Человек не может просто взять и пропасть, его исчезновение должно выглядеть естественно.
Сердце сжалось при мысли, что все мертвы, произошел взрыв, например, газового баллона. Да, там нет баллона, но что помешает контролерам его создать?
Или Павлика вымарали из реальности, словно его и не было никогда? И из реальности, и из памяти близких. Он читал что-то подобное в фантастическом романе. Или то Павел читал?
Интересно, как контролеры это провернули? Все его кассеты исчезли, включая подаренные две, которые он не успел прослушать… Или проще привить Кате любовь к року, чтобы она восприняла его кассеты как свои.
Все бестолковые стишки и рисунки, начало нового романа – тоже исчезли. А дед? Он не только видел контролеров, но и стрелял в них! Его точно убили. Или стерли память? Пусть так, лишь бы все были живы!
А может, все было не так? Но как? Ответить можно, только вернувшись и посмотрев… Нет! Там его наверняка ждут, да и для близких это может быть опасно…
Размышляя, Павлик не заметил, как электричка прибыла на конечную. Толпа вынесла его на улицу, как волна — устрицу на раскаленный песок, и он бездумно поплелся в здание Курского вокзала мимо людей с тележками, жадных ментов, оттолкнул назойливую цыганку, но она увязалась следом:
— Стой, соколик! Всю правду расскажу! Боль на душе твоей сильная, потерю вижу. Стой! Больше скажу!
Стандартный набор фраз, хоть какая-то цели да достигнет. Нагнувшись, Павлик подхватил оброненную кем-то газету, завернул нож и ускорил шаг, вертя головой, разглядывая незнакомые здания, круглоглазые поезда, ожидающие пассажиров, залепленные объявлениями столбы, и ловил себя на мысли, что это сон, такого просто не может быть! Он не может разом все потерять! Он хочет домой – обнять маму, получить нагоняй от бабушки, почесать Мухтара, к лету теряющего шерсть клоками. А тут он – как сорванный лист: ни друзей, ни крыши над головой. Бомж как есть.
В кишащем людьми здании вокзала он втиснулся на сиденье между храпящим мужиком и старушкой с авоськами, сжал голову руками, смутно догадываясь, что ему нельзя возвращаться. Возможно, не стоило шутить со временем-пространством и играть всемирно известные песни, которые еще не написаны. Или не в песнях дело, а в нем самом?
