Аркадий Застырец - Глубинная почта

Глубинная почта
Название: Глубинная почта
Автор:
Жанр: Современная проза
Серии: Нет данных
ISBN: Нет данных
Год: Не установлен
О чем книга "Глубинная почта"

«Глубинная почта» – собрание лучших стихов, сочиненных Застырцем с 2011 по 2015 год. В значительной части эта книга повторяет содержание одноименного интернет-проекта.

Бесплатно читать онлайн Глубинная почта


© Аркадий Застырец, 2015


Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Вермишель в коридоре…

Вермишель в коридоре, где свода белёной горе
Бесколёсно воздета простая дамоклова рама
И в холодном железном – помятом?! – помятом ведре
Отражается в мокром локтями белёсыми мама.
Вермишель разлетается,
взрывом голодных времён
Перекинута в розу ветров за рассветом, распадом…
И – накормленный силой, обманом, отцовским ремнём —
Я в букварь уезжаю несчастным преджизненным взглядом.
Ну, кого мне, скажите, кого же мне благодарить
За свершенье пути к экскаватором взрытому свету?
Если Бога вам нету и тьмой обрывается нить…
Неужели Хрущёва? Но вот уж и Ельцина нету.
Лишь в полуденном мареве липнут к лицу,
И приходится рвать, чтоб отбиться,
зелёные ветки:
Мах – и шаг, мах – и в спину уткнулся отцу…
А по краю карьера, шатаясь, гремят вагонетки.
Вот и мы на краю, опрокинув сияющий взор…
Опадает, шурша позади,
вермишель в коридоре,
А у нас под ногами зияет бездонный простор —
Может, воду из неба зальём, и получится море?

Глубинная почта

Рождены же вплоть, не на бумаге,
От живых страдающих отцов
Почтари лошадные – Пинягин,
Малышев, Недодьев, Воронцов…
Чай, не тля, не дышащие дыры…
Погляди внимательней, сестра.
Как сидят парадные мундиры
На восьми кружочках серебра!
Как блестят мерлушковые шапки
В солнечном морозе января
И шуршат конвертики в охапке,
Сургучами стиснуты не зря!
Пусть на обшлагах чернее ночи
Стылым трактом скучного житья
Время оботрёт и насмерть сточит
Узелки казённого шитья —
Допьяна, без мысли и не глядя
Через пыль и темень, где звезда,
Знает Бог, какого счастья ради
Вся эта неслась белиберда.

Ищи среди цветов…

Матвею

Ищи среди цветов,
За влажною подкладкой,
В пыли разбитых слов
Притихшего украдкой,
Ищи в огне земли,
Весной благоуханном,
В бесцветном корне тли,
Надёжном, постоянном,
Под маленьким стеклом,
Зелёной золотинкой,
Растаявшим числом
И прошлогодней льдинкой,
На масляной воде
По следу водомерки,
Ищи его везде,
До смерти и поверки.
Найди его, найди,
Отчаянье развеяв,
За шелестом в груди,
Земной оси левее,
В борении крыла
И спёкшемся сугробе —
Как жизнь тебя нашла
У матушки в утробе.

Как бы добраться до неба…

Как бы добраться до неба Монголии,
Огненно ясного, медленно грозного?
Только не надо про нёбо магнолии
Врать на ходу из вагона нервозного.
Может, мне сдаться секретным товарищам
С белыми лампами и папиросами,
Тварям, пытающим, бьющим и старящим
Не подлежащими свету вопросами?
Может, мне прыгнуть с раздутыми жабрами
С крыши обкома, алеющей скатами,
В путь, проведённый во сне дирижаблями,
Газом горючим летуче раздатыми?
Или в «Победе» с покатою крышею
Ехать бензиновой степью казахскою,
Краем, где кажется дальше и выше и
Гулко застелено плиткой метлахскою?
Или по лесу в рассветном волнении
Топать, шурша всевозможными травами,
Живородящими время от времени,
Верхними, нижними, левыми, правыми…
Может быть, менее мне или более
Боли отпущено до преткновения
И не увижу я неба Монголии?
Ну, так тем более! И тем не менее…

В дремучем саду…

Памяти Володи Антокольского

В дремучем саду на старинной картинке
Весь воздух завален штрихами лучей
И нежно царапают кожу песчинки,
Когда поднимает глаза книгочей
От жёлтых страниц к небесам за границей,
Где птицы застывшие в гору летят
И пахнет иголка гравёра зарницей,
Пуская в штриховку расчётливый яд.
И тучи на страже стоят горизонтом,
И греки в ущелье незримо бредут
Над чёрным, эвксинским, безжалостным понтом
В грузинского царства железный кунжут.
В дремучем саду начинается ужин,
На белую скатерть – тяжёлый листок,
И мёртвый живому до смерти не нужен…
Но мёртвый и так уже не одинок.

Что к ужасу ближе?..

Что к ужасу ближе?
В чём больше беды и обузы?
Быть женщиной рыжей,
Поющей бедовые блюзы,
Безвестной и старой,
Любезной лишь за полночь бару,
В костюме – с сигарой —
Недевочки пьяной на шару?
Или Спиридоном,
Своё ненавидящим имя,
С холодным бидоном
Идущим на тёплое вымя
В деревне, забытой —
Да на фиг она им! – властями,
Лет за сто убитой
И стащенной в воду кустами?
А может, шаманом,
Вождя умирающей дочке
Украдкой на лоно
Кладущим куриные почки
И воющим дико
В овеянном вьюгою чуме?
Представь-ка, воззри-ка
В своём кокаиновом шуме!
Что дарит сюжеты
Последнему в жизни кошмару?
Разводы? Наветы?
«Поддай-ка нам, дяденька, пару»?
Разбиты дороги
В душой покидаемом мире…
Что вцепится в ноги,
Как каторжным чёрные гири?

Я – в треснувшем стекле…

Я – в треснувшем стекле
над коммунальной ванной:
Вонючая вода, сантехника, уют.
Две бабушки мои, с любовью неустанной
Обняв мое лицо, не мёртвые, поют
И в белые хлопки завёрнутое тело
Несут они моё, как самолёт-судьба…
Я провожу рукой: как страшно отпотела
От этого тепла холодная труба!
Уже и грязь чиста, и пьяные соседи
Размыты в белый мел пространством перемен,
И за окном огни – во тьме аз буки веди…
Глаголю ли добро в тени зелёных стен?
Наутро, показав язык далёким странам,
Из ледяной весны в новёхоньком пальто
Иду в родной июнь с пурпурным барабаном,
И на пути моём не выстоит никто.

Агараки

Мы в Греции, родная, наконец-то!
Задев плечом неполную луну,
К концу подходит морем наше детство,
Поэтому я ночью не усну.
И лёжа на спине в особом свете,
Что вмешан с пылью в кровь и молоко,
Как яблокам в сухой придверной клети,
Нам дышится легко и глубоко.
Не в Турции, а с тем же ведь успехом…
Границы-то с земли не сметены.
Мы в Греции. Я понял по орехам,
Хотя они ужасно зелены.
Кудрявый бог с дриадой-недотрогой,
Идём по склону, смятому войной,
А ласточка над самою дорогой
Летит, как самолётик заводной.

Дороже, чем пряничный домик…

Дороже, чем пряничный домик,
мне сахарный дом.
Летящий с утра, настоящий в оконном проёме,
Он залит невидимо-ясным небесным огнём,
Он – знамя победы в зимы наступающем громе!
Из ночи очнувшейся памяти он стартовал,
У первого мая до лета рассветных заводов
Он встретил Фиделя и вывесил
чистый крахмал
Над улицей грозных парадов
и скорбных походов.
Не будет моим никогда, вообще нежилой,
Под снегом и градом угробленный
плоскою крышей,
Он всё же восходит, как феникс
над жирной золой,
И кажется даже, что слышит и окнами дышит.
И хуже того – реактивный затеяв разгон,
Глядит свысока в керосиновой улицы светы,
Поскольку восходит и медленно сходит с планеты
И следом за мной исчезает во времени он.

Я болею за наших…

Я болею за наших, но им не судьба:
Ни гола, ни угла – проклятущий ноль-ноль…
И по жизни-то мы голытьбой голытьба,
Так еще и болеть понапрасну? Уволь!
Отфутболить? Постой! У вратарского лба
Собирается в ниточку инея свет —
Ща забьют! Я за наших, пускай не судьба!
Боль уходит, и смерти тем более нет.

Робинзон

Слышен пьяный, с голосами
Ветер на море с утра…
Всё-то мы умеем сами
От зерна до топора.
Всё – от дома до колодца,
Обретая вид и род,
Как-нибудь кроится-шьётся,
Колосится и встаёт.
Лозы в чёрном винограде

С этой книгой читают
«Самое простое и самое ошибочное – принять эту вещь за бурлеск, шутку, капустник. Хотя она – и бурлеск, и шутка, и капустник. Но еще – и отчаянная попытка вырваться за пределы русского Шекспира, так мало имеющего отношения к Шекспиру настоящему. Попытка тем более значительная, что удачная и что других пока нет. По духу этот „Гамлет“ ближе к шекспировскому, чем пастернаковский и любой другой, известный на родном нашем языке».Петр ВАЙЛЬ. Новое лите
«Буря» – одна из самых удивительных пост-шекспировских пьес Застырца. В ней всего два действующих лица, которые изображают всех прочих известных по сказке Шекспира персонажей: мужчина, одержимый бурей воображаемых коллизий, и женщина, старательно подыгрывающая мужчине из любви и жалости к нему.
Первая книга о приключениях юного галагарского царевича – слепорожденного Ур Фты и его верных боевых товарищей – крылатого Кин Лакка, могучего Нодаля, загадочного Трацара. Классическая фэнтези, реконструкция эпоса, рожденного чужим миром со всеми его реалиями – материальными, ментальными, языковыми и этическими. Интересна, прежде всего, тем, что освоение чуждого мира решается на уровне языка – как переводческая задача. Главы из романа опубликован
«Современный цинизм, а лучше будет – кинизм, или даже неокинизм представляет собой уже развивающуюся и далеко продвинувшуюся в своих разнообразных культурных проявлениях реакцию на предсмертное торжество рационализма и прагматизма. Я причисляю себя к неокиникам. А поскольку считаю романтизм эпохи Пушкина первым сполохом неокинизма, определенная связь здесь налицо».(А. Застырец)
«Эхъ, молодость, молодость! Широко ты, словно полая вода, разливаешься по необнимаемымъ очами долинамъ открывающейся предъ тобой жизни; вольно шумятъ шаловливыя волны твои, убѣгая отъ берега, гдѣ стоить пріютъ, взлелѣявшій тебя, развернувшій лихія твои силы, пустившій тебя ширять по поднебесью сизымъ орломъ. И что за крѣпость въ твоихъ гибкихъ членахъ! Что за раздолье въ твоихъ замысловатыхъ затѣяхъ!..»Произведение дается в дореформенном алфавите
Книга является практическим руководством для городских жителей по организации и ведению фермерского и подсобного хозяйства, основанным на личном опыте автора. Рассмотрены организационные вопросы: регистрация строения, покупка леса и др. Показано, как отремонтировать деревенский дом и баню, возвести хозяйственные постройки. Даны рекомендации по использованию Интернета и мобильной связи в деревенском доме. Большое внимание уделено разведению и соде
Гореть будет все, даже небо. Камни будут плавиться под ногами, и воздух будет жечь дыхание. Лишь падающий пепел будет укрывать обугленное тело. Но смерти не будет. Будет только боль, невыносимая душераздирающая боль. Стоны страждущих будут пронизывать кромешную тишину. И не будет никому покоя, и никто не придет друг другу на помощь.И душа будет терзаться в вечных муках, истязаясь, пытаясь выкрутиться и оправдаться в своих злодеяниях, но никто не
Эксперимент с червем-паразитом запустил Малюту в сюрреалистический трип по волнам памяти.Содержит нецензурную брань.