— …А идти надо по тропке, что по-над речкой вьется. Речка скрытная, берет начало от студеного ключа, что в самой глухой чаще бьет. Сосны тот ключ заветный сторожат, сороки криком чужаков отпугивают. Папоротники его укрывают. Ты по тропке той, людскими ногами не хоженой, так и иди. Через ольшаник проберешься, все иди и иди, а дальше, как увидишь бочажок, где на дне камни голубым отсвечивают, повернешь налево. Там еще памятка тебе — лох стоит скрюченный, серебристыми листьями в сумраке шелестит. И снова стежка там будет — гляди внимательней — людскими ногами нетронутая. Вот она тебя к месту и приведет. Полянка там, травой мелкой поросшая, березами-подружками охороводенная. А посередине — она, папора! Коли час в час придешь, то увидишь, как зажгутся на ней цветы волшебные. Но взять цветок непросто! С наговором надо. Три раза посолонь вокруг оси повернись, колечко с левой руки на правую перекинь и иди вперед, имена светлых богов про себя поминая. Вслух не надо! А то сгаснет цветок волшебный. Как подойдешь, так скажи: «Гори, огонь! Меня не тронь!» — и смело цветок срывай…
Лесава дернулась и проснулась. Рука, искусанная комарами, страшно зудела. Сморило ее солнышко, вот и заснула. А все почему? Потому что ночью поспать толком не удалось. Как начиналась Русалья неделя, то начинали Лесаву донимать сны — вязкие, тяжелые, прилипчивые. И все об одном и том же: шепчет ей как будто женский голос, дорогу к папоре волшебной рассказывает, шепчет, покоя не дает. Неотступно так шепчет, словно уговаривает, да жалобно так, задушевно. Сны эти продолжались вплоть до Ярилина дня, а потом прекращались. До следующего лета.
Лесава поднялась с нагретой земли, где задремала, привалившись к березке, и взяла в руки корзинку. Трав она собирала каждый день немало, но надо было спешить — ведь запасаться приходилось на год вперед. Только в Русалью неделю и вплоть до Ярилина дня травы набирали самую большую силу.
Сегодня Лесава пришла за красодневом¹. Рос он только в двух местах: около болота и у проезжей дороги. Цвел красоднев в этом году богато: целым букетом ярко-желтых крупных колокольчиков. Только и жили цветы недолго, один день. Отсюда и зовут цветок так: покрасоваться перед миром успевает всего ничего — от рассвета до заката.
Лесаве нужны были соцветия и листья. Дома она их собиралась разложить на ткани и просушить в сараюшке, что выделил ей дед на ее лекарские дела. А часть свежих цветов девушка собиралась сразу пустить на отвар для князя: стали болеть у того ноги, а кто же не знает, что помогает отвар из красоднева ломоту в костях унять. Ну и кроме него собиралась Лесава добавить в зелье другие травы, но о них она помалкивала. И так ведьмой за глаза называли. Корни же красоднева Лесава придет выкапывать уже осенью, от сердечных болей очень они помогали.
— Красоднев-красоднев,
Твое имя как припев!
Словно солнышко лесное
Твое имя золотое!
Красоднев-красоднев -
Повторяю нараспев.
Ты отдай свою мне силу,
Что Земля-мать подарила,
И избавь от тьмы кромешной,
И от боли от сердечной,
Той, что отдает под вздох².
Да поможет мне Даждьбог!
Лесава тихо шептала слова наговора про себя, убеждая красоднев поделиться своей силой с ней, травницей. Объемная корзинка становилась все тяжелей и тяжелей. Шла Лесава, опустив голову к земле, срезая золотые головки и острые листья и укладывая их в корзинку. Поэтому, видимо, и не увидела она князей, а только когда наткнулась взглядом на красные сапоги с дырочками в голенищах, откуда просвечивали ярко-синие штаны, только тогда и подняла глаза. Подняла и сразу же склонилась в поклоне.
— Ух какая находка! — весело сказал обладатель ярких штанов. — Иди сюда, Белогор! Смотри, какую я тут лисичку поймал!
Его глаза с любопытством и без всякого стеснения разглядывали девушку.
Лесава выпрямилась и сурово свела брови. Лисичкой за яркий, почти рыжий цвет волос ее и вправду звали за глаза. А дедушка часто ее называл вместо Лесава — Лисавой.
Поодаль, ближе к проезжей дороге, стояли оседланные кони. Один из мечников³ терпеливо ожидал своего хозяина, держа коней в поводу. А второй князь сидел на коне. Услышав, что его зовут, он тронул коня ногой и подъехал к Лесаве. Девушка смутилась.
И как это она не услышала и не увидела пришельцев? Видимо, совсем ушла в себя, заговорилась с красодневом, оглохла и ослепла. Иногда Лесава полностью уходила в мир своих полуволшебных видений и тогда переставала замечать окружающий мир. Уж сколько раз дедушка пенял ей, когда Лесава не слышала, что он зовет ее или не отвечала на вопрос. И вот тебе раз — так нелепо столкнуться с чужаками! Заметила бы их, обязательно обождала бы, пока уедут.
Подъехавший князь отличался от первого. Явно старший брат, ведь лицами они похожи. Но если у этого, в синих штанах, глаза смеялись, то у старшего серые глаза смотрели строго. Лесава спокойно приняла взгляд наездника и с достоинством поклонилась.
— Ты откуда такая лапушка будешь? — ласково пропел первый князь.
Он было шагнул к Лесаве, но девушка отпрыгнула в сторону.
— Ну точно лисичка! — засмеялся веселый князь. — И долго мне за тобой по кочкам скакать?
— А и не скачите! — отрезала Лесава: князь или не князь, но в обиду она себя давать не привыкла. — Охота ноги вам сбивать!
— Ишь какая смелая! — удивился весельчак и подмигнул второму, которого назвал раньше Белогором. Тот лишь снисходительно приподнял брови, но ничего не сказал. Лесава снова посмотрела снизу вверх на старшего брата: сразу видно — не зубоскал и себя держать умеет.
Баламутный же князь отставать не собирался.
— Где живешь-то, красна девица? Где искать-то тебя?
— Да на что?
— Пойдешь со мной гулять на Ярилу? — прищурил на нее голубые глаза князь.
— Вот еще! — фыркнула Лесава.
— Али других охотников много?
— Да пруд пруди!
— Ух ты какая привередливая красавица! Неужто лучше, чем князь, найти сможешь?
— Да на что мне князь? Мы, чай, ровню себе ищем.
— Так где искать-то тебя? Где дом твой?
— А вот как войдете в лес, ищите дуб столетний. Об него надо головой удариться, так чтобы искры полетели. И идти пни считать. Как о десятый споткнетесь, тут, стало быть, и до места дошли.
Веселый князь засмеялся, и второй, строгий, не смог удержаться, чтобы не улыбнуться.
— Бойкая красавица, — заметил Белогор и обратился уже к младшему брату: — Побаловался, Буеслав, и будет. Нас ждут. Догоняй!
Он чуть кивнул головой, прощаясь с девушкой, и направил коня к дороге. Мечники, ожидающие его, вскочили на коней и последовали за старшим князем. Лишь один слуга остался терпеливо ожидать с двумя конями в поводу.
Буеслав же, прищурив глаза, наблюдал за Лесавой.
— Ну так что, даже имени своего не скажешь?
