Никогда никому не говорила, что знала его; если честно, я его вообще едва знала.
Случилось это более двадцати лет назад, когда мне было двадцать два и я была помолвлена с Маршаллом, которого не было все лето: он стажировался за пределами штата. Наше надвигающееся расставание подтолкнуло его сделать предложение. Мы любили друг друга, и все такое, три месяца ничего не менялось в наших чувствах, однако формальное обручение было лучше, оно не оставляло места сомнению.
У меня никогда и мысли не мелькало быть неверной, я и не представляла, что могла бы подвергнуться искушению. Так что не могу объяснить, отчего, когда этот миловидный, но низенький, темный и чумазый тип (он не мог бы быть более несхож с Маршаллом) взглянул на меня и наши глаза встретились, я в ответ повела себя так, будто зашла в тот бар, отчаянно желая подцепить какого-нибудь парня. На самом же деле я была там только потому, что рассчитывала с подружкой встретиться (как раз она-то и хотела послушать этот оркестр), а она, увы, в последний момент хвостом вильнула.
Когда он подошел, я позволила угостить меня низкоалкогольным пивом, и мы разговаривали, насколько только это было возможно в том шумном месте: я едва ли хоть слово слышала из того, что он говорил, только это значения не имело, потому как тела наши вели свой собственный разговор. Когда он указал на мятую пачку сигарет в кармане своей рубашки, я пошла с ним на улицу. Мы сидели в моей машине и целовались около часа. Больше, чем до поцелуев, дело не дошло, но и того хватало с лихвой.
Ему надо было идти (оркестр начал второе отделение), и он спросил, не подожду ли я его. Не смогли бы мы после представления провести время вместе?
Я вдохнуть не могу, голова кругом, опьяневшая от его поцелуев, – согласилась.
Но в бар с ним не пошла. Села за руль и уехала. В окне нашей квартиры, когда я подъехала, не было света. Я вспомнила: Лорен ушла на ночь со своим хахалем. Так что я дальше покатила. Не знаю, долго ли я ехала – мимо знакомых мест и вокруг кампуса, где когда-то жила студенткой, пока не оказалась в окрестностях мне не знакомых, где темные петляющие дороги возвращались обратно к самим себе или оказывались тупиками. Я вела машину безо всякой цели, куда глаза глядят, пока наконец не вернулась обратно на стоянку позади бара, а он стоял там и курил. Лицо его засияло, когда он меня увидел.
– Я уж было решил, что ты передумала, – сказал он, забираясь в машину. – Зарок себе дал: еще одна сигарета.
– Я, видно, чокнулась. У меня же хахаль есть, то есть жених мой.
– Но его здесь нет, а я тут. – Он положил руку на мою ногу. – Нам нет нужды что-то вытворять. Мне бы хотелось узнать тебя поближе и провести с тобой какое-то время. Просто – чего только захочешь. Через пару дней я уеду. И уж точно я не хочу испакостить твою жизнь.
Я спросила, есть ли у него номер в гостинице. Нет. Оркестр разместили в съемном доме, по несколько человек в комнате. Его сейчас, может, и пуста, только рано или поздно остальные заявятся: наедине не побудешь. Но если я не возражаю, если я желаю лишь время провести…
Я опять напомнила ему, что помолвлена. Мне, сказала, рисковать нельзя, я не перенесу, если до Маршалла хоть словечко дойдет, что я проводила время со странными парнями. Переживала бы я так о том, как это выглядит, коль скоро то была невинная дружба? Разумеется, нет. Только я уже знала – мы оба знали, – что это не невинно. Такие поцелуи!
Значит, я его к себе повезла. История была бы совсем иной, если бы моя соседка в тот день ночевала дома. Но я знала, что ее не будет, точно так же, как и понимала: одними разговорами мы не обойдемся. Забавно, между прочим, потому как можно подумать, будто секс – вот что было главное (именно им была вызвана наша встреча, этим неожиданным, несуразным, неоспоримым физическим желанием, что свело нас вместе, и, уж несомненно, именно эту черту проведенного нами совместно времени Маршалл мог бы посчитать непростительной), а вот запомнилось мне совсем не это.
Разумеется, не хочу сказать, что я забыла то, что мы вытворяли в ту ночь в моей постели: помню его губы, его руки, его кожу, какой она была гладкой и как приятно было ощущать ее своею кожей в тех местах, о каких я до той поры и не думала как об эрогенных зонах… и, да, эротические подробности я и потом буду вспоминать долго-долго. Не в том дело. Как любовник он был ничем не лучше Маршалла – просто был иным.
Что мне больше всего запомнилось с той ночи, так это то, как много мы разговаривали и как совсем не спали. И его, и меня слишком возбуждало и волновало присутствие другого, чтобы наконец-то утихомириться и улечься спать. Так что сказать, что мы занимались любовью или сексом, можно, но мы никогда не спали вместе.
Когда я была маленькой (до того как прознала про так называемые факты жизни), мне говорили, что для того, чтобы появился ребенок, два человека должны очень сильно полюбить друг друга и пожениться. Однако потом стало ясно, что у соседки-подростка в животике дитя, а замужем она не была, и любящего папаши тоже нигде не видно. Кто-то сказал, что она спала с каким-то парнем… и из этого я вывела, что любящие создают ребенка в своих снах. Если ребенку суждено появиться на свет (я уже в возрасте пяти лет знала из наблюдений за страдалицей-соседкой, что желания потенциальных родителей значения не имеют), тогда, спя вместе в одной постели, в одно и то же время, они и во сне увидят одно и то же, и сон этот каким-то образом попадает в животик будущей матери и вырастает в ребенка.
– Значит, люди – это сны, облекшиеся в плоть, – проговорил он. – Потрясающе!
Беседа наша не походила на обычный разговор, во всяком случае, ни на один из тех, что я вела прежде. Мы не являлись друг к другу на свидание и не строили планов совместной жизни. Нам незачем было поражать друг друга, или оценивать на пригодность, или закладывать начало очень длительного общения. Мы были чужаками, свободными говорить что угодно. Я не плела ему никаких небылиц про себя. Не знаю, лгал ли он мне: он фантазировал и сочинял всякие истории, но я знала, чем он занимался – писал песни. Одну написал только для меня (глуповатую вроде, впихивал в текст сомнительные словечки, подбирая рифму к моему имени), но я была очарована. Жаль, что сейчас уже не помню ее. Спела бы, подбодрила себя.
Своими творческими способностями я никого и никогда не поражала, самое себя считала лишенной воображения, приземленной. Он этого не знал: не было каких бы то ни было особых ожиданий, а потому и дела не было, если я разочаровывала его. Такое положение давало мне свободу.
Когда на следующее утро я услышала, что пришла Лорен, то заставила его выбраться через окно. Это было просто, совершенно безопасно, и я показала ему, как добраться до кафе поблизости, где пообещала встретиться с ним через полчасика за завтраком. Однако вид его, вылезавшего в окно моей спальни, стал добавлением к старомодному фарсу, словно бы происходило это в черно-белом кино или на старинной карикатуре, но никак не в моей реальной жизни.
