Последние пару километров мы ехали по раскисшей от дождя грунтовке. Вдоль дороги торчали засохшие кустики какой-то травы, покрытые инеем. Наконец, мы остановились возле приоткрытых кованых ворот. Я выбрался из машины и подошел к ним вплотную. Металл был мокрым, местами ржавым. Левую створку ворот перекосило, но она все еще держалась, повиснув на верхних петлях. Над воротами была арка, в центре, в кованом кругу, напоминающем старинный рыцарский герб, на задних лапах застыла кошка. На голове у нее была корона. Вправо и влево от ворот тянулся полуразрушенный кирпичный забор. Я сфотографировал кошку, потом ворота, забор, и поспешил за Иваном, который в отличие от меня не стал задерживаться, а пролез в дыру и пошел к видневшейся вдали гостинице.
Асфальт на дороге, ведущей от ворот к «Гремучему Ручью», полопался. Сквозь трещины проросла трава, которая теперь торчала сухими бурыми вениками. Чем ближе я подходил к гостинице, тем серьезнее ощущалось намерение природы поглотить полуразрушенное здание. Повсюду был терн, колючие стебли ежевики, почерневшие от холода и переплетающиеся между собой, как змеи. Лишь лиcтья вечнозеленого плюща немного оживляли эту печальную картину. Я миновал фонтан, заполненный грязной жижей, с ореолом из рассыпавшегося на тонкие пластины оранжевого кирпича. Лестница, ведущая к парадному входу, была в таком же состоянии, что и чаша фонтана, отличаясь лишь наличием густого зеленого мха, покрывавшего ее пушистым ковром.
Иван стоял перед входом, задрав голову. Я последовал его примеру. Когда-то здание гостиницы было трехэтажным. Последний, мансардный этаж со временем разрушился, кровля местами просела, кое где росли деревца и все та же сухая лохматая трава.
— Что будем делать? — спросил Иван.
— А что? — не понял я.
— Дверь забита фанерой. В дом так просто не попасть, — и он ткнул пальцем в парадный вход, который сейчас превратился в проем из рассыпающегося кирпича, действительно забитый фанерой.
— Нашел проблему. Залезем в окно, — и я решительно направился к дому. — Подсади меня!
Я залез, испачкав джинсы и куртку, потом помог забраться Ивану. Несколько секунд мы отряхивались от кирпичной пыли, пока не поняли, что лишь размазываем ее по одежде. Внутри было пусто: ни мебели, ни мусора. Не сговариваясь, мы молча вышли в коридор и остановились перед ведущей на второй этаж широкой лестницей. Ступени были покрыты грязью, дерево на перилах сгнило или его унесли местные жители для улучшения интерьера собственного жилья. Металлический каркас напоминал брекеты, лишенные основы, то есть зубов.
— Что будем делать? — снова спросил Ваня, разглядывая открывшуюся перед нами картину, полную тоски и уныния.
— Давай, ты пройдешь по первому этажу, — я вытащил из сумки блокнот и ручку. — Нарисуешь схему здания. А я поднимусь на второй этаж, гляну, что там.
— Идет, — ответил Иван, который сегодня был удивительно немногословным. Я списал его непривычное состояние на атмосферу, царившую в заброшенном доме. Даже не знаю, как описать ощущения, которые возникают у меня при посещении подобных мест. Больше всего это напоминает… нет, не страх, а какое-то благоговение, которое появляется у меня еще в одном месте: на старых, исчезающих кладбищах с перекошенными крестами, поломанными оградами и стершимися от времени именами покойных.
Я проводил глазами Ивана, вошедшего в первую по коридору комнату, дверь от которой лежала на полу, и стал подниматься на второй этаж. Лестница была деревянной, наверное, из какой-то прочной породы дерева, раз не развалилась за столько лет, скорее всего — дуба. Ступеньки тоскливо скрипели при каждом моем шаге. С одной стороны, это раздражало, а с другой, наводило на мысль, что вряд ли кто-то сможет разгуливать по дому и оставаться при этом незамеченным, раз ступени издают такой скрип.
Поднявшись на второй этаж, я вытащил из сумки еще один блокнот и ручку (кажется, я упоминал о том, что по натуре я человек очень предусмотрительный) и начал обход здания, заходя по очереди в каждую комнату. После посещения большей части помещений, я сделал вывод, что все они похожи между собой и отличаются от комнаты, в которую мы с Иваном влезли через окно, только наличием поломанной, грязной и полусгнившей мебели. Общий коридор, достаточно широкий и элегантный когда-то, сейчас мог похвастаться только пыльными и частично исчезнувшими панелями из красного дерева, да отвалившимися грязными обоями, цвет которых я не рискну определить, свисавшими с потолка проводами, которые облюбовали пауки и засохшие листья.
Оставалась последняя комната, после осмотра которой я был намерен спуститься вниз, чтобы поделиться своими впечатлениями с Иваном. Может, ему удалось обнаружить что-то интересное?
Почти все двери в комнатах второго этажа, разумеется, те, что не украли, были приоткрыты, а эта, перед которой я сейчас стоял, держа в руках блокнот, была закрыта. Я надавил на ручку, поклявшись себе, что в следующий раз обязательно возьму перчатки, кто же знал, что здесь везде такая грязь… Комната была детской. И это показалось мне странным. Может, здесь жил ребенок хозяина гостиницы? Металлическая кровать с покрытым пятнами, свесившимся до пола матрацем, порванный балдахин, когда-то радостного розового цвета, а теперь грязный и выцветший, игрушки, сидящие рядком вдоль стены, стол и валявшийся возле него стул с поломанной ножкой. Я полез в сумку за фотоаппаратом, который уже успел туда убрать.
Когда я снова поднял глаза, то вздрогнул от неожиданности. Комната разительно изменилась. Исчезли грязные, свисавшие лохмотьями обои, пол засверкал чистотой, валявшийся на полу стул теперь стоял возле стола на всех своих четырех ножках. Но не это поразило меня и заставило волосы шевелиться на затылке. На кровати сидела девочка примерно семи-восьми лет в белоснежном кружевном платье и смотрела на меня большими, как у героинь аниме, глазами.
— Здравствуйте, — раздался в тишине звонкий детский голос. — Вы пришли ко мне в гости?
