– Я так и не знаю толком, кто был мой отец. Думаю, что он был европеец. Голландский офицер. Не знаю, какова была его судьба, что стало с ним после того, как он увидел священные танцы в храме, и мало того, что увидел, – провел ночь с одной из танцовщиц.
– Как же ему это удалось?
– Ходили слухи, будто он охотился в джунглях, но отстал от своих, заблудился и случайно вышел к храму ровно в полночь, как раз когда юная девственница танцевала перед Шивой. Такой обряд – красавица танцует обнаженной, а потом выходит жрец, в которого вселяется Шива, и соединяется с девушкой. Родившееся у нее дитя живет под покровительством Шивы и принадлежит храму.
– То есть твой отец… вместо жреца…
– Ну да! Девушка была одурманена курениями, она увидела нежданно возникшего в храме мужчину и отдалась ему, как предписывал обряд. И когда появился жрец, он застал их вдвоем.
– А потом?
– Неизвестно. Думаю, что офицера убили. А может быть, он успел убежать. Но девушку не тронули. Сочли, что так было угодно Шиве, что он не пожелал совокупиться с этой девушкой и послал вместо жреца другого мужчину… Через девять месяцев танцовщица родила дочь. Это была я.
– И где сейчас твоя мать?
– Я ее никогда не видела – она умерла при родах. Ей было всего пятнадцать лет. Меня оставили в храме. Я знала, что меня никогда не отдадут богу, но все же ритуальным танцам обучили. Я приводила всех в восхищение своим искусством. Мне было всего тринадцать, когда я танцевала в храме среди других девственниц. Я слышала, будто верховный жрец выбрал бы меня за мое высокое искусство, если бы… если бы не мое происхождение…
(«Вроде бы в прошлый раз она рассказывала, что мать ее – голландка, а отец – индус, что ее родители скрывались от преследований религиозных фанатиков и прятали по монастырям в Азии дочь… Или я что-то путаю? Ох, она столько всего рассказывает о себе, что немудрено запутаться!»)
…Я была оскорблена, узнав об этом. И впервые ощутила в себе тягу к европейцам, на которых раньше смотрела, как на белых дьяволов. Я становилась старше, и кровь звала меня, звала все более властно. Тесный, пропитанный курениями мирок храмов стал мне душен и невыносим. Раньше, девочкой, я страдала оттого, что кожа моя не так смугла, как у других жриц, а теперь была счастлива от того, что становилась все больше похожей на европейскую женщину. И однажды до меня дошел слух, будто меня намерены принести в жертву. Нет, не Шиве – Черной Кали, богине смерти, которой угодно убийство «белых дьяволов». А голландских офицеров становилось все больше в городке близ нашего храма. Они часто заглядывали к нам – полюбоваться на хорошеньких танцовщиц. И среди них был Джон МакЛеод. Он влюбился в меня с первого взгляда, а потом предложил бежать с ним. Мне нечего было терять, и я, боясь смерти, согласилась.
– Но ты любила его? Скажи, любила?!
– Я никогда в жизни не любила никого, кроме тебя…
(«Я снова что-то путаю, или она рассказывала, что ее еще маленькой девочкой отправили в монастырь, но там случился у нее роман со священником, после чего родители отказались от легкомысленной дочери, и она отправилась в индусский храм учиться ритуальным танцам?»)
…Да, меня домогались многие мужчины, и, случалось, я им отвечала, но любовь… Поверь, я поняла значение этого слова лишь в тот день, когда увидела тебя, мой милый мальчик.
– Маргарет, я тоже не знал любви до той минуты, как встретил тебя. Даже не понимал, что она такое, слушал рассказы приятелей с усмешкой. Но теперь… Как бы я был счастлив жениться на тебе! Если бы не моя семья, если б не предрассудки моих родителей! Ты принадлежишь к другой религии…
– Я изменю ей. На самом дел мне безразлично и католичество, и протестантство. Ради тебя я готова сделаться ортодоксальной христианкой.
– Наша церковь называется православной.
– Я стану православной, если ты хочешь.
– И еще не все. У нас косо смотрят на браки с иностранками, а ты не то англичанка, не то немка, не то француженка, не то голландка, не то индуска…
– Я выучу твой ужасный, варварский язык и стану русской.
– А главное… понимаешь… я-то не замечаю, не чувствую, но моя семья… ведь ты…
– Ну да, я знаю, что старше тебя. Но разве, глядя на нас рядом, это можно сказать?
– О да, ты выглядишь, как девушка, но моя семья…
– Я больше не могу слышать, как ты лепечешь – моя семья, моя семья… Что нужно твоей семье?!
– Ей нужны деньги. Если бы у тебя было приданое в миллион франков, тогда, конечно, моя семья согласилась бы.
– Миллион франков?! И ты станешь моим? Мы сможем обвенчаться?
– Да. Я говорил с родителями. Они уже дали свое согласие. Они не хотят стоять на пути к моему счастью, но все же против, чтобы я женился на бесприданнице, да еще…
– Да еще невесть какой национальности, невесть какого вероисповедания, к тому же вдвое старше тебя? Хорошо, ты не женишься на бесприданнице. Я достану деньги. Но тогда мне немедленно нужно уехать в Париж. Ты будешь меня ждать? Ты… не станешь засматриваться на сестер милосердия, на этих глупых девчонок, которые так и вертятся вокруг тебя?
– Ох, у меня теперь, после ранения, остался всего один глаз, да и тот устремлен лишь на тебя, Око дня, моя Мата Хари!
Ее имя и впрямь означало «Око дня», то есть «Солнце». Звучало не слишком-то скромно, конечно, но она давно усвоила, что скромность только вредит женщине, если она одинока и может рассчитывать лишь на себя… ну и, конечно, на всех тех многочисленных мужчин, которые снуют вокруг нее, словно шмели возле пышной розы.
Они сновали, да. Они восхищались ею, они собирали мед ее красоты, таланта, ее легкомыслия и любвеобилия. Но вот настал день, когда тот, кого она любила больше всех на свете, отрекся от нее, предал. Настал день, когда именно мужчины ополчились против женщины. Мужчины выступили против нее, одинокой и всеми покинутой, сомкнутыми рядами – и обрекли ее на смерть.
* * *
Она всегда знала, что красавица. Зеркало говорило это ей напрямую. Отец ее, нидерландский негоциант Адам Зелле, только и делал, что хмурился, когда смотрел на дочь, что значило: он не одобряет расцветающей прелести Маргрит – так произносилось ее имя по-голландски. Но обычно ее называли Маргарет. Она была высокая, как многие девушки Нидерландов. Но в отличие от них не белокожая, не светловолосая и светлоглазая. Пышные темно-каштановые кудри, темные глаза, румяно-смуглое лицо – диковинная красота, неожиданная, яркая и, как бы поделикатней выразиться, слишком уж чувственная. Скромный протестант Зелле стыдился даже мысленно произносить это последнее слово, но про себя думал, что красота не доведет его дочь до добра. Красота и нелепые фантазии, которыми была просто-таки набита ее головка.
