В середине долгого сырого лета семьдесят седьмого года Сендовани к Безглазому священнику храма Переландро нежданно-негаданно явился каморрский Воровской наставник в отчаянной надежде сбагрить с рук несносного мальчишку Ламору.
– Ох и выгодную же сделку я тебе предложу! – с порога начал гость, взяв не самый верный тон.
– Поди, такую же выгодную, как с Кало и Галдо? – проворчал Безглазый священник. – Я по сей день бьюсь, чтобы отучить этих вечно хихикающих болванов от дурных привычек, перенятых у тебя, а взамен привить дурные привычки, угодные мне.
– Ну знаешь, Цеппи, – пожал плечами Воровской наставник, – я ведь сразу предупредил, что они ни дать ни взять мартышки пакостливые, но тогда тебя это нимало не смутило…
– Или, может, такую же выгодную, как с Сабетой? – Священник возвысил голос, густой и звучный, и слова замерли на языке у Воровского наставника. – Сам прекрасно помнишь, какую цену за нее заломил. Ободрал меня как липку, забрал все подчистую, кроме разве костей моей покойной матушки. Надо было заплатить тебе одними медяками и посмотреть, как ты надрываешь пуп.
– Но Сабета, согласись, не рядовой товар. И мальчишка этот, он тоже особенный. Ровно такой, какого ты просил подыскать после того, как купил Кало с Галдо. В нем есть решительно все, что тебе любо-дорого в Сабете. Каморрец, но не чистых кровей, а еще теринских и вадранских в равных долях. И он просто прирожденный вор – это так же верно, как то, что в море полно рыбьей мочи. Вдобавок я согласен уступить малого… ну… со скидкой.
Безглазый священник с минуту поразмыслил, а затем сказал:
– Ты уж прости, но когда иссохшая сморщенная репка, которую ты называешь сердцем, вдруг ни с того ни с сего возгорается желанием меня облагодетельствовать, мне хочется взять в руки оружие и встать спиной к стене.
Воровской наставник постарался придать своему лицу искреннее выражение (без особого, впрочем, успеха) и чересчур небрежно пожал плечами:
– Ну да, положим, с мальчишкой сложности. Но это только пока он находится под моей опекой. Уверен, если ты возьмешь его на свое попечение, все сложности исчезнут сами собой.
– О, так твой малец обладает волшебным даром. Что ж ты сразу не сказал! – Священник поскреб лоб под белой шелковой повязкой, закрывавшей глаза. – Превосходно. Я посажу его в чертову землю и выращу лозу до заоблачной зачарованной страны.
– Ага! Вот и знакомые стрелы сарказма полетели! – Воровской наставник отвесил шутливый поклон, несколько скованный по причине старческой подагры. – Обычно они свидетельствуют о твоей готовности поторговаться. Почему бы просто не признать, что предложение тебя заинтересовало?
Теперь пожал плечами Безглазый священник.
– Ладно, допустим, Кало, Галдо и Сабете не помешает обзавестись новым товарищем по играм или хотя бы новой грушей для битья. Допустим, я согласен отдать за твоего кота в мешке три медяка да горшок мочи. Но ты должен убедить меня, что я не прогадаю, отдав в придачу к указанной сумме еще и целый горшок мочи. Так в чем беда с твоим мальчишкой, а?
– Беда с ним в том, – медленно проговорил Воровской наставник, – что, если ты его не купишь, мне придется перерезать паршивцу глотку, а тело бросить в залив. Причем нынче же ночью.
Той памятной ночью, когда Воровской наставник взял под свое крыло маленького Ламору, на старом кладбище на Сумеречном холме выстроилось вереницей множество детей. Тихо и смирно стояли они в ожидании, когда новые братья и сестры проследуют в усыпальницы.
Все до единого подопечные Воровского наставника держали свечи, холодный голубой свет которых пробивался сквозь серебристую пелену речного тумана подобно тому, как пробивается сквозь закопченное окно тусклый свет уличных фонарей. Цепочка призрачных огоньков, повторяя извивы кладбищенских дорожек, спускалась с вершины холма к широкому стеклянному мосту через Дымный канал, едва видный под покровом душного теплого тумана, что летними ночами сочится из отсырелых костей Каморра.
– Шагайте живее, милые мои, золотые мои, новообретенные мои чада! – шептал Наставник, подталкивая в спину последнего из тридцати детей-сирот, взошедших на Дымный мост. – Пусть огни впереди не пугают вас: там ждут ваши новые друзья, чтобы показать вам путь на вершину моего холма. Прибавьте шагу, мои сокровища. Ночь убывает, а разговор нам предстоит долгий.
В редкие минуты досужего раздумья Воровской наставник воображал себя художником. Если точнее – скульптором, для которого малолетние сироты служат глиной, а старое кладбище на Сумеречном холме – мастерской.
Огромный девяностотысячный город непрерывно и равномерно производил человеческие отбросы, количество которых денно и нощно пополнялось, кроме прочего, за счет постоянного притока осиротелых, потерянных и брошенных детей. Многих из них отлавливали работорговцы, чтобы переправить в Тал-Веррар или на Джеремские острова. По закону рабство в Каморре было запрещено, разумеется, но на сами акты порабощения и горожане, и власти смотрели сквозь пальцы, если за жертву было некому заступиться.