2018 год, март.
На Сан-Марко нет голубей – Сан-Марко подтоплено водой, в которой мочат коленки толстые альбатросы. Туристы толпятся на экспромтных мостках. Задирают головы то на Дворец дожей, то на Башню часов. Прицокивают. Пытаются кормить альбатросов хлебобулочными изделиями. Мы с подругой тоже задираем, прицокиваем, пытаемся.
– Который раз здесь – но как впервые, – задумчиво говорит подруга.
Я впервые. Мне немного больно дышать – настолько чудесна Венеция: сырая, затуманенная, дряхлая, акварельная, серая и розовая, узенькая и путаная, тихонько хвастающаяся компактными антикварными лавчонками и помпезными лакированными гондолами.
На гондолу жалко восьмидесяти евро. Да и зябко: моросит и поддувает. Потому покупаем билеты на речной автобус. Входную дверцу клинит, на помощь тощему автобусному пажику приходит корпулентный капитан. Он очень по-русски бьёт дверцу ногой – та закрывается. Куда-то плывём. Я неустанно прицеливаюсь и неустанно нажимаю кнопку фотоаппарата. Едва не роняю его за борт – восторг зашкаливает, руки трясутся. Блёклое небо, шаткие причалы, узорные крыши, запах водорослей… Нельзя сфотографировать запах водорослей, как ни старайся.
Подруга трещит про эндемичное заведеньице, в котором гондольеры в шесть утра пьют кофе.
– Кофе мы уже пили – и до шести утра мы сдохнем от голода, – отвечаю я, – давай пообедаем без гондольеров. Можно же эндемично без гондольеров?
Подруга сияет:
– Ещё как можно! Траттория "Три арки", там только местные едят, и там такая лазанья, что за неё можно душу продать.
Приплываем продавать душу. Подруга бодро прёт по набережной, сворачивает туда и сюда, а потом ещё туда и сюда – и вскоре мы останавливаемся перед искомой тратторией.
– Ну ты даёшь, – восхищаюсь я, – не девка, а робот-навигатор; я бы точно заблудилась!
– Со мной не заблудишься, – самодовольно заявляет подруга.
Внутри светло, тепло, аскетично и опрятно. Плюхаемся за шаткий столик, подзываем официанта. Подруга экспрессивно шепчет:
– Это же Бениньи! Ну вылитый Роберто Бениньи!
– Да, – изумлённо соглашаюсь я, вспоминая старую щемящую трагикомедию "Жизнь прекрасна", где Бениньи выступил и режиссёром, и исполнителем главной мужской роли. Фильм тогда меня потряс – главным образом благодаря мастерству кургузого, нелепого, но невероятно талантливого и пластичного актёра, который сейчас услужливо наклонился к нашему столу, навострив золотистый карандашик.
– Вам говорили, что вы похожи на Бениньи? – спрашивает подруга у официанта.
– О, да! Иногда я думаю – я и есть Роберто, но я не Роберто, я Марио, наша лазанья великолепна, попробуйте граппу, наша граппа – самая лучшая в Венеции! – официант тараторит, жестикулирует, блестит агатовыми глазами; его неправильный английский очарователен.
Мы заказываем и лазанью, и граппу, и пиццу с прашутой, и белое домашнее вино. Всё оказывается лучшим в Венеции, как и обещал официант. Особенно лазанья.
– Гарфилда бы сюда, – говорю я, посыпая лазанью пармезаном.
Марио-Роберто, заслышав про Гарфилда, пронзительно мяучит из-за стойки.
Объевшись, мы просим счёт. Официант приносит его, напяливши на физиономию очень венецианскую кошачью маску, украшенную стразами да перьями. Где он её сымпровизировал – Бог его знает. Мы хохочем.
– Только для вас, синьоры, только сегодня: Гарфилд Бениньи! – торжественно объявляет официант.
– Можно взять с собой это? Как сувенир? – спрашиваю я, кивая на пару упаковок хлебных палочек, выглядывающих из настольной вазочки.
– Для альбатросов, что ли? – весело шипит подруга.
– Для детей, – шиплю я в ответ, – красивые обёртки, вон, даже и флаги итальянские в наличии.
Подруга трогает официанта за рукав:
– Представляете, у этой стройной женщины в России осталось шестеро голодных детей – ей надо много таких сувениров! Шесть штук таких сувениров!
Гарфилд Бениньи сдёргивает маску и восклицает:
– Правда?!
– Правда. – подтверждаю я и толкаю подругу в бок: – Совсем сдурела?
Гарфилд Бениньи тем временем театрально рыдает:
– У моей жены двое… но она… она похожа на кресло! – и он рисует в воздухе нечто приземистое и квадратное. – А вы, вы!..
И внезапно он рвёт счёт, падает на колени и целует мне руку – тем самым копируя настоящего Бениньи, выигравшего гран-при в Каннах. Я ощущаю себя Мартином Скорсезе. Мэтром и гигантом. Нисколько не похожим на кресло. Кругом аплодируют и улюлюкают местные жители. Но Марио этого мало – он пружинисто вскакивает, несётся в подсобку и вскоре швыряет на наш столик примерно семьдесят упаковок хлебных палочек. Местные продолжают ликовать и хохотать – нам впору раскланиваться и выходить на бис. Уно, дуэ и трэ.
Старательно – уно, дуэ, трэ, куатро, чинкуэ, сэй – отсчитываем сувенирную продукцию. Просим новый счёт. Радуемся тому, что нам простили спиртные напитки. Обнимаемся с Бениньи.
Темнеет. Бредём по какой-то улочке по направлению к отелю и улыбаемся – пока подруга не начинает хмуриться и вчитываться в указатели.
– Ты меня сглазила, – укоряет она, – робот, навигатор – трепло ты, Оля! Вообще не понимаю, где мы.
Город обступает нас каменными стенами, становится тесен в плечах. Фонари тусклы. Магазинчики уже закрыты – но в витринах скалятся бледно подсвеченные чумные маски. Пусто. Веет мистической жутью. Спасения нет.
– Венеция – маленький город, – неуверенно бормочу я, – мы же не можем навсегда потеряться. Да и всякие Бауты померли давно.
– Как знать, – ёжится подруга, – может, и не померли
Мы обе крупно вздрагиваем, когда в переулке раздаются шаги. Но шаги принадлежат не призраку, а современной респектабельной синьоре средних лет. Мы робко останавливаем её и мямлим про пьяцца Рома, а дальше мы как-нибудь сами, уно и дуэ…
Синьора доброжелательно и подробно расписывает путь до дальше сами, а потом внезапно откровенничает, что неделю назад она стала бабушкой: дочка родила внука, он такой крупный и кудрявый, он чудо.
– Жизнь прекрасна, – улыбаюсь я.
– Да, – подтверждает синьора. Слабый фонарный свет нежно акцентируется на её морщинках. У неё замечательные морщинки.
В отеле мы скидываем ботинки, падаем на диванчик, стонем – кто так строит и пропади пропадом каблуки. Включаем телевизор – внутри телевизора Гермиона Грейнджер по-итальянски орёт на Рона Уизли. Это очень смешно. Мы чистим апельсин, наливаем в стаканы вино.
Я открываю ставни. Смотрю вверх. Невероятно, но в прогал между домами просачивается ополовиненная луна. Она похожа на сытое брюхо альбатроса. А длинные волнистые облака похожи на водоросли.
Дель арте.
Жизнь.
Жизнь прекрасна.
