Катя Степанцева - Хочу танцевать с тобой

Посвящается тому, кто обещал читать все мои книги.

Снова проснулась от того, что кричала во сне. Я отлепилась от подушки и оттолкнула ее от себя, прильнула щекой к прохладной простыне. Мне снился один и тот же сон: я звоню в скорую.

В тот день мама не пошла на работу. Отец ворчал, собираясь: «Вечно у тебя голова болит! Эти мигрени – несуществующая болезнь». Хлопнула дверь. Мама встала с кровати, чтобы привычно поцеловать меня перед школой, лицо ее исказилось, она стала так часто и судорожно дышать, что я испугалась. Бросилась к ней и успела подхватить обмякшее тело. Мы рухнули на пол. Я еле умудрилась удержать ее так, чтобы она не ударилась головой. Закричала страшным чужим голосом: «Мама! Мамочка, что с тобой?», но она не отвечала. Я сидела, бережно держа её под голову и прижимаясь щекой к её лбу. Через несколько минут она попыталась что-то сказать, но получалось только мычание. Ее бледное перекошенное лицо напоминало маску из школьной театральной студии. Я попыталась втащить её на кровать и устроить поудобнее, послышались звуки подступающей рвоты.  Я не понимала, что делать. Наконец, усадила маму на кровать так, чтобы голова ее опиралась на подушку и немного свешивалась набок, поползла к сумке, которая валялась у двери. У мамы уже случались обмороки, но рядом всегда были бабушка или папа и они справлялись с этим. Вызывали скорую! Нашарить мобильник в сумке никак не удавалось, и я просто вывалила всё её содержимое на пол, наконец он найден, я никак не могла сообразить какой номер нужно набирать?

– Скорая, слушаю.

– Здрасте… – я задыхалась, мысли путались в голове, слова вырывались как-то прерывисто с придыханием, – маме пло…хо. В горле пересохло, и я вдруг начала икать.

– Возраст?

– Ей… ик… пло…хо, слышите?

– Возраст какой? – строго спросила трубка.

– триннадцать – ик…

– Маме сколько? – негодовала трубка.

– Тридцать…ик, ой, семь, – я никак не могла сдержать икоту. Я запретила себе бояться, надеясь, что все обойдётся. Икота не отступала, тогда, чтобы подавить её, я надула щеки и задержала дыхание, и вдруг от этого стало так смешно. Я, как могла, старалась хихикнуть не очень громко, но плохо получалось. Слёзы потекли по лицу, я снова икнула и уронила телефон на пол. Гудки. Вызов был прерван. Я набрала номер.

– Тетенька, ахахх-ик, – хрипло, еле сдерживаясь, кричала я в телефон, – скорую ик…ой, при…ик…ой…шлите, ахахах, – и вроде уже надо успокоиться, а я не могла.

– Дети что ли балуются?  – сказали в трубке и сбросили вызов.

Я не верила своим ушам. Скорая отказалась принимать вызов. Я набрала номер снова, сквозь слезы еле разбирая цифры. Я почти не слышала слов стандартного приветствия и не смогла ничего сказать в ответ, потому что смех набрал свою высоту и я не могла остановиться.

– Дети, не занимайте линию! Кому-то может быть сейчас требуется помощь! Имейте совесть!  – истерично кричал женский голос мне в ухо, а я хваталась руками за предметы и роняла их на пол, еле стоя на ногах, и хохотала, то держась за живот, то хлопая себя по коленкам. Я хотела разогнуться и протереть глаза от слёз, вздохнула, резко выпрямившись, и со всей силы ударилась макушкой об острый угол навесной книжной полки. Книги повалились, водопадом увлекая за собой тетради, фотографии и какие-то мелкие бумажки. Я сидела на полу держа рукой голову, заплаканная, растерянная, размазывая сопли по лицу, не понимая, что со мной случилось.

По рукам потекла горячая красная струйка. В голове мелькнуло: «Что я делаю? Зачем я здесь сижу? Мне нужно к маме!». Я медленно встала, еле держась, подошла к ней, взяла за руку, пульса не слышно, попробовала найти его на шее, и только там еле-еле почувствовала слабые удары. “Где этот поганый телефон?!”

Кое-как, нашарив среди раскиданных вещей мобильник, я снова позвонила в скорую, заплетающимся языком назвала адрес и потеряла сознание.

Мама скончалась по дороге в больницу, а мне предстояло жить с мыслью, что я убила её идиотским смехом.

С тех пор прошел год, я так ни разу и не засмеялась.

Она появилась так, как появляются только волшебницы. За окном бушевал ветер и моросил дождь. В такую погоду люди сидят дома под пледом и смотрят бесконечные сериалы, поглаживая толстого пушистого кота.

Я мыла посуду. «Ненавижу! Ну почему, блин, её так много? Почему я вообще должна её мыть? Я хочу лежать и бесконечно слушать музыку”.

Звонок в дверь разрушил тишину столь внезапно, что тарелка выскользнула из рук и шлепнулась обратно в раковину, наполненную водой. Я удивлённо выглянула из кухни, соображая, кто это может быть? Открылась дверь и громко захлопнулась резким порывом ветра, в коридоре появилась маленькая хрупкая женщина. У нее были тонкие аристократические черты лица и добрые синие глаза, светлые волосы аккуратно уложены в пучок, волосок к волоску. Несмотря на непогоду, одета она аккуратно, а ботинки сверкали будто только начищены. На тёмно-синем пальто блестели капельки, словно бусинки. В руках она сжимала большой чёрный зонт-трость, и довольно вместительную кожаную сумку. “Черт, я опять забыла запереть дверь на замок”

Это была Мария Андреевна. У старшеклассников, мечтающих поступить в пединститут, она преподавала педагогику и психологию раз в неделю, а всё остальное время работала школьным психологом. Я ходила к ней уже полгода, но отношения наши не ладились. Мария Андреевна все пыталась со мной играть, как с маленькой, в дурацкие игры, рисовать страхи (разве можно это вообще рисовать?), предлагала тесты с глупыми вопросами, и еще более глупыми вариантами ответов. В общем, это было сплошное мучение. Но однажды всё изменилось. Я пришла на занятие немного раньше обычного. Дверь была приоткрыта, в кабинете кто-то громко и злобно кричал. Я прислушалась, заглянув в щель.

– Вы абсолютно не компетентны в оценивании детей на уроке! Почему у вас в журнале одни пятёрки? – Надрывался неприятный голос.

– Потому что дети хорошо готовятся, тянут руки…– тихо ответила Мария Андреевна.

– То есть пятёрки вы им ставите за то, что они руки хорошо тянут? Оценки ставят за знания, милочка, если вы забыли, то я вам об этом напоминаю! – Огромная фигура завуча нависла над хрупкой женщиной как девятый вал над утлой лодкой.

– Но ребята правда знают материал, – оправдывалась Мария Андреевна.

– Да неужели? Все как один, и троечники, и двоечники на ваших уроках обладают феноменальной памятью, как я посмотрю. Или просто вы идёте у них на поводу? Это не профессионально! Вам тогда в школе не место! Я буду весь месяц посещать уроки старшеклассников и проверять вашу систему оценивания!

“Вот ведь противная тётка,” – возмутилась я. Обвиняющая тирада была сказана уже почти у самой двери, и я поспешно отскочила в сторону, пропуская завуча Инессу Владимировну, бомбой вылетевшую в коридор. Я заглянула в кабинет, Мария Андреевна сидела, сгорбившись на диване. Когда я вошла, она поспешно отвернулась к окну. Мне хотелось обнять, но я не решилась. Быть может она хотела что-то сказать, но не могла справиться с собой. Знаю, как сложно подавить комок в горле, подступающий неумолимо, если попытаться хотя бы начать что-то говорить. Так мы сидели молча несколько минут. Это были неловкие минуты, потому что я совсем не знала, как нужно утешать. Перед уходом положила ей на стол завёрнутую в бумажку фигурку из киндерсюрприза. Фигурка изображала неведомое существо, смешно растопырившее руки-лапы в стороны.