– Садись, сын, – крайне мягко произносит отец.
Испытывать его терпение нет никакого желания, но я настолько привык к гневу и ору, что любая просьба проходит по касательной. Напряженно застывая посреди кабинета, смотрю на мнущуюся рядом с ним англичанку, не скрывая неприязни. Какого хрена им от меня понадобилось среди лета? Что такого срочного, что эта клуша заявилась к нам домой?
– Че не так?
По факту тупо вынуждаю отца использовать куда более естественный жесткий тон:
– Не начинай кочевряжиться, Кирилл. Садись, сказал. Важный разговор предстоит.
Стискивая челюсти, опускаюсь в кресло. Но старик не спешит сотрясать воздух словами. Продавливает взглядом для начала. Царь Соломон, вашу мать.
Похрен.
Я давно научился выдерживать самые затяжные вступительные паузы с абсолютным безразличием на лице. А вот эта бледная моль, занудная преподша которая, заметно волнуется. Как ее там? Людмила… Валентина… Татьяна… Да к черту. Неважно.
– В конце августа мы с Валентиной Николаевной заключаем брак.
Какую бы школу жизни мне ни пришлось пройти под кнутом «любимого папочки», эта новость махом выбивает из равновесия. Не то что лицом не владею, в голове все мысли разлетаются. Остается лишь высеченное «заботливым» родителем сообщение. Оно же настырно долбит виски.
Сука, чувак, отомри… Вашу мать…
Да меня будто инсульт разбил! Пошевелиться не могу, не то что говорить… Когда же первая волна шока отступает, эмоции выдает жуткий хрип в голосе.
– Это приглашение? Или я должен уже сейчас вас поздравить? – иронизируя, мрачно ухмыляюсь.
Перевожу взгляд с разгневанной рожи «папочки» на бледную физиономию будущей мамочки и задаюсь рядом ожидаемых вопросов. Когда это, мать вашу, произошло? Почему я не знал, что у отца кто-то есть? Ректор и рядовая преподша – что за блевотная пошлость? Он трахал ее в своем кабинете? Как долго это длится, если они уже женятся?
Но самым главным вопросом, замещающим все прочее, является обыденное: «На хрена?».
На хрена, мать вашу?
Зачем отцу жениться? Супруге он тоже будет отвешивать затрещины и подзатыльники, просто потому, что «день выдался тяжелым»? Может, ради этого и заключает брак, чтобы было на ком вымещать свой гнусный характер? Ко мне ведь с недавних пор не рискует приблизиться.
– Не ерничай, Кирилл, – повышая голос, на крик старик все же не срывается. Значит, подстилка не в курсе, какой тварью он может быть. Но ничего, очень скоро узнает. Потому что долго держать маску отец не способен. Дома его всегда прорывает. Всегда. – Тебе, черт возьми, девятнадцать! А в этом возрасте совершенно неуместно вести себя, словно обиженный ребенок.
В который раз стискивая с силой челюсти, давлю таким образом внутри себя вспышку ярости. Приставив к губам кулак, сдерживаю рвущие нутро слова. Крайне медленно перевожу дыхание, отстраненно отмечая, как при этом гневно трепещут ноздри.
Да пошел он. Пусть выступает. Чертов аспид.
Готов даже поддержать финал аплодисментами, ибо очень занимательной получается эта постанова. Глядя, как яростно двигается выдающий его истинную личину перекошенный рот, половину текста пропускаю мимо.
– У Валентины Николаевны есть дочь. В этом году она поступает в нашу академию. Точнее, поступила. Уже зачислена, безусловно.
Безусловно… Мне-то, мать вашу, какая, на хрен, разница?
– После свадьбы Варя вместе с нами будет жить в этом доме.
Вот это вот… Вот это… Что, блядь? Какого черта?
– Надеюсь, ты понимаешь, что должен будешь вести себя подобающим своему возрасту и воспитанию образом, – голос отца еще жестче становится. Давно различаю малейшие полутона. Просто для справки: сейчас разговаривает со мной, как с зарвавшейся псиной. – Узнаю, что обижаешь… – конечно же, при своей даме не может выдать обычных угроз. Они шокируют даже уголовника-рецидивиста. А в миру «папочка» позиционирует себя, как ебаный, понимаете ли, интеллигент. Профессор Бойко даже матом не ругается, это прерогатива тупорылого быдла. – Будешь относиться к Варе, как к сестре, – последнее уже четкий приказ.
– Говно вопрос, – отбиваю я.
Не вслушиваясь в бурный поток вразумляющей высокой речи, подрываюсь на ноги. Выхожу из кабинета, напоследок шарахнув дверью с такой силой, что сыплется штукатурка.
Как к сестре… Да не быть такому, мать вашу, никогда!
Когда я впервые увидел ее, решил, что она, мать вашу, ангел!
© Кирилл Бойко
– БойкА! БойкА!
День чертовой регистрации брака отца и этой идиотки совпадает с моим баскетбольным матчем. Наверное, впервые в жизни профессор Бойко конкретно так дал маху. Совершать подобного рода оплошности абсолютно ему не свойственно. Представляю, как его рвет на куски. Предъявить ведь претензии некому, себе голову с плеч тяжело срубить. И выдернуть меня из состава недопустимо. Аллилуйя! Дал же кто-то свыше отмашку пропустить гребаное мероприятие, не вызвав у «папочки» приступ бешенства.
– Ки-и-и-рА! Бо-о-йкА!
Крики с трибун давно идут фоном. Не заряжают, но и не отвлекают. Поймав брошенный судьей мяч, останавливаюсь перед штрафной линией и сосредотачиваю взгляд на корзине.
Пять секунд[1]…
Нацелен на успех. Никаких компромиссов. Как бы я ни хорохорился, влияние и возможности отца осознаю. Если наша команда не разнесет сегодня «Орсу», он, учитывая все сопутствующее дерьмо, превратит мою жизнь в ад. Временно, но все же.
«Мой сын всегда должен быть номером один. Всегда и во всем первым. Всегда!»
Пока я показываю лучшие результаты, «папочка» доволен и держит в узде свой адский характер. Это единственный способ сохранять баланс и реже видеть его разъярённую рожу с сетью лопнувших капилляров на выпученных в приступе гнева глазных яблоках. Люди думают, что у Рената Ильдаровича давление… Ага.
Мазнув предплечьем по лбу, смахиваю собравшиеся там капли пота. Поднимаю мяч чуть выше головы и, слегка прокручивая, выбрасываю по направлению к корзине. По факту летит тот недолго, но по ощущениям время растягивается. Стадион замирает. На слух улавливаю собственный рваный выдох и стучащий в висках пульс. Пока все это в один момент не сносит волна ликующего ора – мяч проходит в кольцо.
Еще девять минут напряженного противостояния, и закрываем матч победой в одно очко.
Это плохо. Немногим лучше проигрыша.
По дороге в раздевалку прикладываю несколько гребаных попыток, чтобы сглотнуть образовавшийся в глотке ком. Чувствую себя вдруг… двенадцатилетним, тупым, неуклюжим, напуганным и беспомощным. Сердце разгоняет кровь, хотя казалось, что и до этого из-за физической нагрузки превышало верхние границы. Давно так не полоскало изнутри.
Восстановить дыхание удается только в душе. Пока стою под теплыми струями, глаза прикрываю. Стараюсь не строить предположений, в каком настроении сегодня находится отец, и насколько дерьмово он может воспринять итоговый результат матча. Похрен уже. Я сделал все, что мог. Выложился по максимуму.
