Весь день небо оставалось мрачным. К тому же к вечеру начался сильный дождь. В воздухе похолодало. Казармы, столовые солдат и офицеров казались жалкими. Из окон виднелись тусклые огни. Строевая площадка части была настолько серой и неприглядной, что, если б не музыка, доносившаяся из громкоговорителя, установленного на крыше штаба офицеров, то, возможно, всю округу накрыла бы кромешная душераздирающая тьма. Вдоль тротуаров и напротив казарм тянулись елки, тополя, чинары в человеческий рост, глядя на которые я часто уходил в раздумья. Человек всегда ищет в жизни утешения, ему хочется жить. Даже если он находится в самой гуще войны, не зная, что ждет его завтра, он живет по законам жизни, которых никто не изобретал: сажает деревья или красит вот эти хмурые здания, даже если в этом нет никакой необходимости, укладывает асфальт, перед казармами ставит специальные сооружения для чистки обуви, а если и этого окажется мало, то еще перед каждой дверью построит курилки. Словом, отвлекает себя каким-нибудь делом. Завтра солдаты этой части выйдут в бой. Они будут мародерствовать, жечь дома, сады, травить воду, убивать людей и сами будут умирать. В садах, где они побывают, начнется вечный мертвый сезон. И вообще, всякое «благое» дело, сделанное для войны и ради войны, намного позорнее даже такого грязного понятия, как двуличие.
Воины доказывают свое право жить на этом свете путем убийства себе подобных. Что бы они ни делали потом – сажали ли деревья, слушали ли музыку, – они будут это делать, чтобы как-то отвлечь себя. Солдату для осознания, что он живет, нужно всего лишь, чтобы видели его глаза. Вот эти казармы, территория военной части, окруженная высокими горами, холодный вид города Кабула со стороны восходящего солнца, лучи которого проникают сквозь тело, живые и мертвые однополчане с одинаковой твоей судьбой, одежда и мысли которых не отличаются от твоих, бессмысленное времяпрепровождение – все это особый мир, который запоминается на всю жизнь.
Удивляясь, откуда столько мыслей у меня в голове, я обошел часть вдоль каменных троп. Вся одежда промокла, я продрог до костей. Знаете, я очень тоскую, когда пасмурно и льет дождь, поэтому не стал возвращаться обратно в казарму. Подняв ворот ватника, я дошел до артиллерийской казармы. Когда я шел обходным путем мимо штаба, вышел прапорщик и попросил у меня сигарет. За компанию с ним я тоже выкурил одну штуку «Донских». Прапорщик пожаловался на погоду, сказал, что если не выйдем в бой, то он умрет со скуки. Я спросил, сколько лет он здесь служит. Он ответил, что с начала революции[1] попал в Баграм[2], затем три года служил в Джелалабаде, два года в Гардезе и еще два – в Кундузе[3]. И вот уже четыре года в Кабуле. У прапорщика были два ордена Красной Звезды. По его словам можно было понять, что он привык к такой жизни.
Я понял, что прапорщик недоволен не тем, что погода хмурая, а тем, что он сегодня дежурит. Деды[4], повидавшие вой ну, не признавали такую работу, считая ее уделом новобранцев. Прапорщик попросил оставить еще две сигареты. Когда я приблизился к своей казарме, недавно прибывший в роту новобранец, дежуривший у дверей, крикнул изо всех сил:
– Стой! Пароль: два!
Я чуть было не рассмеялся. В самом деле, какие же все-таки странные эти новобранцы. Они стараются выполнять любую работу идеально, любят всякие геройства совершать. Подумать только, зачем врагу находиться в глубине части? Зачем нужна такая осторожность?! Любой из дедов на его месте точно промолчал бы. Тоже мне, бдительный солдат!
Не обращая на него внимания, я стал приближаться. Солдат снова закричал:
– Стой! Пароль: два!
Я разозлился. Но если не выполнить его требование, он мог бы и застрелить. Пароль в этот вечер был «шесть». И я сейчас должен ответить: «четыре». Потому что дежурный произнес два, а я должен назвать то слагаемое, которое в сумме с двойкой должно совпадать с паролем. Я остановился. Солдат снова закричал. В это время из казармы вышел командир роты. Теперь я в свою очередь громко выкрикнул пароль дежурному.
– Пароль: четыре! Я свой.
Я по-военному поприветствовал командира и хотел войти внутрь, но он остановил меня.
– Где ты ходишь?
– Я был в первой роте, товарищ старший лейтенант.
– Зачем?
– Иногда письма теряются, не доходят по адресу. Ходил узнавать, нет ли мне письма.
– Не надо гулять. Чтобы через час я не слышал и звука мухи. Спите.
– Есть, товарищ командир!
Командир роты направился в сторону модуля офицеров. В казарме был полный бардак. Как только я вошел, в нос ударил запах вонючих портянок. Никто не спал. Шум-гам. Кто-то писал письмо, сидя на кровати, кто-то чистил сапоги, кто-то пришивал белый воротник к гимнастерке, группа ребят играючи боролись друг с другом, некоторые, расположившись кучками по углам, ели, а кто-то, боясь выйти на улицу, курил прямо здесь, в казарме. А еще кто-то играл на гитаре и пел. Все было вверх дном.
Вообще, на войне ничего не бывает ровно и стабильно.
Я разделся и растянулся на своей кровати. Чтобы поскорее высушить одежду, повесил ее на паровую трубу. Я устал и, несмотря на шум и гам в казарме, лег и укутался. В постели я блаженствовал. Сразу потеплело внутри. В этот момент я больше всего не хотел, чтобы меня побеспокоили. Но не прошло и минуты, как кто-то дернул меня. Я сделал вид, что сплю. Тот снова дернул. Тяжело вздыхая, я приподнял голову. Надо мной стоял мой механик Ринат.
– Что тебе? – спросил я.
– Вставай, выйдем на улицу.
– Я только что пришел. Весь промок.
– Дело есть. Соглашайся.
