Удары полотенцем в целом безболезненны.
Но только в том случае если полотенце сухое. Стоит только его намочить – удары становится похожи на пинки, хлесткие, тугие и с оттягом. Это крайне неприятно. Обидно ещё и то, что доказать факт избиения полотенцем сложно, поскольку следов такие удары не оставляют.
Именно поэтому Джослин сейчас стояла в середине кухни и терпеливо сжимала губы, стараясь заглушить стоны и всхлипы, потому что мачеха с остервенением лупила её и приговаривала:
– Да в кого ты такая дура! Говорили, отец твой был умным! Каким-то образом он же смог стать маркизом! Получить земли и этот дом! И ведь не дожил до тех времён, когда ему пришлось бы своими глазами видеть, как его дочь с каждым днём становится все глупее никчёмнее! Совсем никому не нужна! Ты ещё благодарна мне должна быть! Кормлю тебя даром!
– Матушка, – попыталась заговорить Джослин, – я ведь не нарочно… не я виновата, а ваша свинка…
– Да как ты смеешь, – заорала как не в себе мачеха, – обвинять мою милую поросёнку?! Она самая очаровательное, аккуратное и грациозное создание на земле! Это ты своими руками-крюками перевернула на моё платье суп! Даже не пытайся переложить вину на моего поросёнка!
Поросёнка мачеха держала в качестве питомца и ласково называла его Кристофом. Джослин могла бы понять, если бы это был мини-поросёнок. В Ливенрохе это сейчас модно. Мини-хрюшек брали с собой на балы, приемы, наряжали в сатиновые юбочки и надевали колпачки на головы. Но стоят такие хрюшки по сотне золотом за малявку, а мачеха Горзалия решила остановить выбор на настоящем диком кабане. Хотя наследство маркиза Штеймора позволяло покупать не только мини-хрюшек.
Теперь по особняку разгуливал упитанный вепрь, массивный, с пятаком, клыками и грязными копытами, следы от которых Джослин приходилось оттирать каждый день, стоя на четвереньках.
– И вообще, – продолжала орать Горзалия, – сколько раз говорила не называть меня матерью! Какая я тебе мать? Мне тридцать пять. Не могла же я тебя в семнадцать родить! И не похожи мы совсем!
В этом мачеха Горзалия была совершенно права. Если она обладала копной прямых каштановых волос, чёрными глазами и стройной, даже тощей фигурой, то Джослин – полная ее противоположность: голубоглазая блондинка с тонкой талией, грудью четвёртого размера и вздернутыми округлыми ягодицами.
По мнению Горзалии Джослин настоящая корова.
– Простите… – пролепетала Джослин, сдерживая всхлип от очередного удара полотенцем.
– Что мне твоё простите? Платье мне чисть бегом! Чего стоишь? Марш пошла, коровище!
И Джослин из кухни вылетела почти бегом, радуясь, что хотя бы прекратились побои. Лучше она будет чистить платье и драить полы, чем бесконечно выносить унижение от мачехи.
Пробежав по широким коридорам особняка, Джослин спряталась в своей коморке. Туда ее переселила Горзалия со словами:
– Тебе и тут будет нормально.
Сперва Джослин очень страдала без окон, но потом даже привыкла. Во всяком случае, здесь она могла спрятаться от нападок мачехи.
В свои восемнадцать она уже четко уяснила – если рядом агрессор, лучше не высовываться. А кто, если не агрессор, ее мачеха?
Вытерев мокрые от слез щеки, Джослин закрылась в коморке и принялась за чистку платья Горзалии Штеймор. Фамилию мачеха взяла от отца Джослин и теперь всем казалось, что Горзалия заботливая опекунша.
На деле получалось так, что все причитавшееся Джослин наследство прибрала к рукам алчная женщина. При этом не уставала издеваться, а когда Джослин намекала, что пора бы ей, как и всем девушкам ее возраста, поискать достойного мужа, мачеха только унизительно смеялась и говорила:
– Мужа? Ты себя в зеркало видела? Не леди, а деревенщина. Леди – это стройная и воспитанная. А ты? Корова с четвертым размером. Какой лорд себе захочет такую лошадь? Тебя попробуй прокорми. Нет уж, тебе самое место быть служанкой в этом доме.
В свое оправдание Джослин могла сказать лишь, что ест раз в день и то кашу со льном и сыром. В остальное время ей не перепадало и маковой росинки – мачеха умудрялась нагружать ее так, что некогда присесть.
Очищая дорогую ткань платья порошком фей (который стоил умопомрачительных денег. Удивительно, как только Горзалия на него раскошелилась), Джослин тихонько всхлипывала. Понятия, за что мачеха так её ненавидит она не имела.
И все же изо всех сил старалась завоевать ее расположение. Она верила, что если окружить такого человека, как она заботой, черствое сердце Горзалии смягчится и оттает.
Отец женился на ней довольно рано, а матери своей Джослин не знала. И Горзалия стала для нее единственным примером женщины и материнского отношения. От нее она получила доходчивый опыт о том, что будет если не подчиняться ей. А так же впитала мысль, что она Джослин – несуразная и неуклюжая дурнушка, которая должна буквально молиться на мачеху Горзалию за заботу и опеку.
Попытка учиться мачехой была категорически пресечена, хотя Джослин испытывала острую тягу к знаниям. Ей хотелось посещать гимназию. Но мачеха пришла в ужас от одной мыли, что Джослин туда пойдет.
– Что ты там забыла?! – изумилась она, когда Джослин однажды заговорила об обучении. – Ты и так уже столько пропустила. Будешь выглядеть полной дурой. Или хочешь бросить тень на репутацию семьи Штеймор? Ну не, дорогуша. Никакой гимназии. К тому же туда ходят леди. А какая из тебя леди? Марш полы драить.
Может быть Джослин стоило взбунтоваться. Не терпеть такого жесткого отношения. Но ведь она в действительности никому не нужна и единственный, кто у нее есть из близких – это мачеха Горзалия, которая, можно сказать, действительно о ней заботится. Ну да, нагружает работой, ну поколачивает иногда, орет. Но ведь она дает ей кров, еду, одевает.
Уже за это стоит быть благодарной.
Наверное.
Закончив отчищать платье, Джослин вытерла слезы и улыбнулась. Ткань чистая, еда готова, особняк сияет чистотой. Матушка должна быть довольна.
Сейчас она обрадует ее обновленным платьем.
Аккуратно перекинув его через локоть, Джослин выскользнула из коморки и направилась прямиком к комнате мачехи.
Та жила на втором этаже в семейных апартаментах и терпеть не могла, когда к ней кто-то заходил без разрешения. Поэтому, когда Джослин подошла к двери, то притормозила, чтобы собраться с духом.
Пока делала это, обнаружила, что дверь приоткрыта, а из апартаментов доносятся голоса.
– Кристоф, ну хватит уже… ахаха… ты проказник… – прозвучал кокетливый голос мачехи.
За ним послышался мужской – низкий, хриплый и незнакомый:
– Как я могу, когда тут такое… ооо… Горзи… ты такая горячая…
На секунду Джослин оцепенела. О том, что происходит между мужчиной и женщиной, если они остаются наедине, она знала очень примерно. Легче сказать – не знала. Но за дверью происходило явно что-то очень интимное – какая-то возня, смешки, вздохи.
