Алексей Кузнецов - Храм Фемиды. Знаменитые судебные процессы прошлого

В коллаже на обложке использованы фотографии: Дмитрий Чернов / РИА Новости; Everett Collection / East News.

© Кузнецов А.В., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Всё имеет значение: случайная встреча, незапланированный выходной, внезапно подвернувшаяся «горящая» путевка могут изменить нашу жизнь самым радикальным образом. Или не изменить, это уж как получится. «Хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах».

Погода играет в этом перечне далеко не последнюю роль. Та самая случайная встреча может произойти от того, что дождь и ветер загнали вас в небольшое кафе, пересидеть, хотя вы торопились и вообще недавно обедали. Или потому, что из-за снежного «заряда» задержали рейс, и вы разговорились в зале ожидания с попутчиком. Да и с путевкой понятно: вообще-то вы в тёплые края не собирались, но в родном городе стоит такая неказистая зима, что от нее неудержимо тянет куда-нибудь в Египет…

Лето 1982 года в Подмосковье было дождливым. Не «ужас-ужас», но выпадали дни, когда монотонный дождик «заряжал» на целый день, а это значило, что ни в лес по грибы, ни на велосипеде по окрестностям не отправишься. Телевизор в те времена чем-нибудь интересным радовал не часто, да и работал он у нас на даче из рук вон плохо. Оставалось читать. Это дело я любил.

Мне было 14, я закончил 7‑й класс, читал всё, что попадалось под руку, и временами выводил из себя старушку-библиотекаршу в поселковом клубе, поскольку просил книги, по каким-то там секретным библиотечным инструкциям не соответствовавшие моему возрасту. Иными словами, она не хотела мне выдавать Трифонова и Тендрякова, а я не хотел брать Крапивина и Алексина: первый мне не нравился, а второго к тому времени я уже мог пересказывать близко к тексту.

И вот в один из таких «мокрых» дней я случайно сделал открытие, многое изменившее в моей жизни: я открыл диван, причем в буквальном смысле. Наверное, многим людям моего поколения и старше ещё памятна практика позднесоветского времени: старье – на дачу. Дача – это последнее пристанище платяного шкафа и дивана, настольной лампы и холодильника «Газоаппарат» с замочком в ручке, рассохшихся книжных полок, скомпрометировавших себя сковородок и непарных лыжных палок. Дальше – только свалка. В одном из таких диванов, стоявших в единственной комнате второго этажа нашей небольшой деревянной дачки, было отделение для постельного белья, и оно было заполнено книгами. Почему родители не сказали мне об этом раньше? Я не знаю, а их уже не спросишь… Может быть, из тех же самых педагогических соображений (по крайней мере, мама потом пару раз высказывала осторожные сомнения в том, что книги из дивана оказались в моем распоряжении своевременно; но фарш обратно уже не прокручивался), а может быть – просто забыли об этой диванной особенности.

Он был заполнен практически исключительно юридической литературой. Судя по всему, где-то в середине семидесятых папа, проигрывая новым книгам бесконечную интеллигентскую битву за место на книжных полках, решительно вывез на дачу практически всё чтение времён своего студенчества (он заканчивал юрфак МГУ в первой половине шестидесятых), аспирантуры и первых лет преподавательской работы. Чего там только не было!

«Справочник следователя» с восхитительными картинками – всевозможными схемами и названиями всего на свете, например, частей дороги, чтобы правильно указать в протоколе положение объекта. «Судебные речи советских обвинителей» – Луначарский, Покровский, Кон, Крыленко, Руденко; а вот Вышинского нет, середина шестидесятых, примета времени. Но зато рядом отдельно изданные десятью годами ранее речи Вышинского – именно тогда я, вероятно, впервые встретился со словосочетанием «антисоветский право‑троцкистский блок». «Нюрнбергский процесс» в семи томах – потом я буду использовать это издание для написания диплома. «Судебные ораторы Франции XIX века». «Убийство президента Кеннеди» Уильяма Манчестера». «Записки следователя» Льва Шейнина. И совершенно покорившие меня «Сто лет криминалистики» Юргена Торвальда.

Видок и Бертильон, Эдвард Генри и Бернард Спилсбери, кровавые преступления и научные методы их раскрытия – я совершенно «утонул» во всём в этом. «Книги из дивана», как Бог из машины в древнегреческом театре, всё расставили на свои места и определили мою судьбу. Я понял, что стану юристом.

В формальном смысле слова я им стал, в моём дипломе об окончании института значится специальность «правоведение» и квалификация «юрист-международник». А фактически – нет. Пройдя практику в милиции, поработав недолгое время в Конституционном суде, я понял – это не моё. Меня увлекло другое, достаточно далёкое от юриспруденции занятие – педагогика; и хотя мне приходилось преподавать в том числе и какие-то базовые юридические курсы в диапазоне от отдельного предмета «Основы советского государства и права» до раздела «Право» в предмете «Обществознание», главным моим прозвищем на тридцать лет стало «историк». Не в смысле «учёный», а в том смысле, в котором школьники говорят «географ», «математичка» или «литераторша». Я об этом совершенно не жалею.

Пятнадцать лет назад меня достаточно случайным образом занесло в качестве гостя на радио «Эхо Москвы» – передача касалась школьных учебников истории, изначально приглашали моего коллегу, уже вполне к тому времени на «Эхе» «прописавшегося», но он по каким-то причинам не смог и предложил меня. Меня стали звать всё чаще и чаще, затем главный редактор Алексей Венедиктов доверил мне небольшой цикл исторических передач, затем грянул юбилейный 2012‑й, и пошла еженедельная «Гроза двенадцатого года», куда её ведущий Сергей Бунтман приглашал меня регулярно. А затем в одной из его старых программ – исторической программе «Не так» – наметился некоторый идейно-жанровый кризис; так бывает, передачи тоже их переживают, не только люди. Возник замысел сделать мини-цикл, передач на восемь-десять, о знаменитых преступлениях прошлого. Так через 30 с лишним лет старые книги из ещё более старого дивана «догнали» меня, и я начал их перечитывать.

В «восемь-десять» мы не уложились. Передаче примерно на пятнадцатой (мултанское «жертвоприношение», Павлик Морозов, Мата Хари, Дрейфус, убийство Столыпина и т. п.) у нас была уже «своя» верная аудитория, нетерпеливо спрашивающая: «А что будет в следующий раз?» Наш главред, чутко реагирующий на новые заманчивые перспективы наполнения «сетки» (так на радио называют программу передач), предложил нам, сохранив старое «раскрученное» название, делать фактически новую еженедельную программу. Он же внес два «рационализаторских предложения»: ограничиться теми делами, которые дошли до стадии судебного разбирательства, и организовать предварительное голосование среди слушателей, с тем, чтобы они могли выбирать наиболее приглянувшуюся историю из предложенного списка.