Беркутов был бродячей змеёй, по чьему-то недосмотру возродившейся в человеческом обличьи.
Он обладал всеми характерными признаками – низким лбом, сдавленными висками, выдающимися скулами, идеальным прикусом, и общей неистребимой ядовитостью.
Тело взрослого Беркутова в итоге оказалось за кассой магазина.
Если б он, как и должно было случиться, родился змеёй, то это была бы плюющаяся змея: ко всему прочему Беркутов был брезглив.
Он восседал на стуле, выпрямив спину, сияя здоровым цветом лица, и периодически протирал руки спиртовыми салфетками, – так, чтобы этого никто не видел.
Однако дезинфекция предназначалась исключительно для организма Беркутова, покупатели виделись ему неживыми манекенами.
Первое, что делал Беркутов, севши за кассу – ковырялся в носу. Потом он поправлял носки и отряхивал манжеты штанов. Потом грязными руками брался за чужие покупки. И так работал до первого кэша, – после выдачи сдачи он под кассой дезинфицировал руки, потом совершал тот же ритуал – ковырялся в носу, поправлял носки, отряхивал манжеты брюк, и брался за чужие покупки…
Кассир из Беркутова получился молчаливый и неторопливый. На вопросы он не отвечал, пользуясь тем, что имел внешность неаборигенскую, и делал вид, что плохо понимает русский язык. Единственное, что он произносил, улыбаясь в лицо оппоненту, и скользя по нему взглядом, было: «Ну вы не переживайте…».
Неторопливость его была взрощенной в тёмных извилинах ядовитого ума, – плавные тягучие движения, разглядывание каких-то таблиц с ценами, медленное сканирование штрихкодов безумно раздражало покупателей.
Беркутов сканировал и покупателей тоже. Для тех, кто, стоя в очереди в его кассу, вдруг начинал за ним наблюдать, он приберегал сюрприз – когда любопытный уже смаковал надежду вырваться наконец на свободу, Беркутов со всей силы надавливал на панель весов, и кассу заклинивало.
Вызванный старший кассир разводил руками, и всей бывшей Беркутовской очереди приходилось поодиночке разбредаться по другим кассам.
Те, кто постоянно отоваривался в этом магазине, после первого неудачного опыта в очередь в кассу Беркутова не становились никогда.
Магазин был небольшим по московским меркам – всего на пять касс, из которых, как правило, две не работали.
Кассирши изнемогали от постоянного потока покупателей. Первые три года, с тех пор, как магазин обосновался в стилобатной части жилого дома, их наравне со всеми обдувал ледяной ветер из кондиционеров. Посетители почти бегом маршировали вдоль стеллажей, некоторые прикрывались ладонью, как от солнца: постояв лишнюю секунду под вымораживающим сквозняком, можно было заработать насморк, если не менингит. Даже в жаркую погоду в магазине не задерживались.
Последний год кондиционеры не работали вовсе. Кассирши были рады. А покупатели торопились вдоль полок теперь уже из-за духоты. Стоять в очереди, чтоб расплатиться, было невыносимо, лица краснели, люди кашляли, дети капризничали.
Когда уборщица протирала полы тряпкой, вымоченной в растворе хлорки, к общему составному аромату гниющих овощей-фруктов, жаренных окорочков, рыбы, стирального порошка добавлялся ещё едкий запах продезинфицированной грязи.
В общем, Беркутову было весело.
Было ещё два кассира, которые не пользовались успехом – толстая неряшливая тётя, которая обсчитывала всех, кто зазевается, и слишком общительная молоденькая кокетка.
Но это, в сущности, преамбула.
Уникальной особенностью Беркутова был стул. Не тот, на котором восседало его тело, а имеющий медицинско-физиологичекий смысл. Как уж ему так повезло, никто в итоге не дознался, но Беркутов какал, пардон, нефтью. Нет, я не скажу, что он ещё и пукал природным газом, а писал скипидаром, – это домыслы.
Первой недетский запах унюхала мама, меняя маленькому Беркутову подгузник. В подгузнике, сами понимаете, на глаз отличить естественный младенческий стул от нефти непросто.
Мама позвала папу. Папа-геолог обалдел, поняв, что его сынуля испражняется нефтью. Сначала мама с папой взялись собираться в больницу, но папа, поразмыслив, вовремя остановил взволнованную растрёпанную супругу:
– Нельзя этого делать, – веско сказал он.
Мама клохтала и квохтала, а папа обнимал её и нежно целовал в щёки.
Когда она успокоилась, папа сказал:
– Ты понимаешь, что если Вадьку заберут в больницу, мы его больше не увидим?
– Почему? – взвилась мама.
Папа опять обнял маму и сказал ей на ушко:
– Ты знаешь, что такое нефть? Нефть – это стратегическое сырьё. Представь, привозят младенца, который какает нефтью! Сначала его будут пичкать чем ни попадя, чтобы понять, как так получается, потом буду пичкать чем ни попадя, чтоб понять, как увеличить количество экскрементов, потом будут исследовать его родословную и места обитания предков, потом заберут и нас с тобой, и деда с бабкой, и будут изучать всех разом, чтоб определить, какая хрень отвечает за состав какашек…
Мама слушала и дрожала.
– Что же делать, – шёпотом спросила она.
– Ничего, – сказал папа. – Сынок здоровенький, румяный, кушает хорошо, всё с ним в порядке… Самое главное – чтоб никто ничего не узнал. Ты поняла?
Мама кивнула.
– Я потихоньку сделаю анализ в нашей лаборатории, – может, это и не нефть вовсе, а что-то похожее по составу, – мало ли что там намешают в детское питание, – говорил папа, увязывая грязный марлевый подгузник в газету.
Мама всё кивала, кивала, с ужасом вглядываясь в румяную мордочку сына. Перспектива закончить жизнь подопытным кроликом её испугала больше, чем нефтяные запасы сыновьего организма.
Папа собрался и ушёл. Навсегда.
Через неделю мама, понаблюдав два дня подряд новых соседей, поселившихся в доме напротив, с отчаянья в одночасье став умнее Штирлица, в один день сумела раздобыть наличные, вписав соседа-бандита в домовую книгу и вручив ему все документы на дом и земельный надел, и пешком ушла с младенцем в ночь.
Несмотря на все возможные принятые меры, их не нашли.
Беркутов с мамой в итоге оказались в Москве. Стоит ли говорить, что Беркутовы – это не родовая фамилия, а доставшаяся им путём маминых махинаций, причём уже пятая по счёту.
Мама после всех перипетий через 30 лет немного успокоилась, хотя навеки приобрела жёсткий пронизывающий взгляд, от которого любому становилось не по себе. Приходилось носить очки с затемнёнными стеклами, – ну не может обычная простая женщина обладать взором Чингисхана.
Всё было бы неплохо, но нацеленная на сохранение свободы мама оригинальным образом заботилась о нравственном воспитании сына, потому он в итоге оказался хамом. Приучив себя с детства к обереганию собственной безопасности, Беркутов совсем не думал о том, что является частью человечества. Люди были для него отвлечённым понятием, – просто движущиеся предметы, более ничего. Некоторые были опасны, а большинство – просто никакие.
