С любовью посвящается Ольге Дмитриевне Кокорекиной
Правда, ничего, кроме правды
С самого начала официально объявленной эпидемии коронавируса в интернете и СМИ кругами гуляют статьи о художнике Алексее Кокорекине. В 1959 году он вернулся из зарубежной поездки, в которой заразился чёрной оспой и умер, из-за чего в Москве чуть не началась эпидемия экзотической болезни. Главный смысл статей – это усиление карантинных ограничений и запугивание населения: «Мир уже никогда не будет прежним!» А также пафос, страх и желание авторов прославиться на животрепещущей теме. «Смотрите, как это страшно – смертельная болезнь!..» – восклицают одни. «Смотрите, какую страну мы потеряли!» – восхищаются другие. Все авторы проводят прямые аналогии нынешней эпидемии с трагической историей шестидесятилетней давности, а заодно порочат доброе имя художника и его жены. Оно не удивительно – кризис в каждом проявляет самые глубинные импульсы, высокие или низкие – «сие зависит», как говорят англичане.
Теперь, когда все, кто мог, уже высказались, я расскажу, как оно было на самом деле… Ничуть не умаляя заслуги специалистов, предотвративших эпидемию, я расскажу, как, спасая страну, калечили людей, которых спасали, как в газетах устраивали травлю ни в чём не повинных жертв болезни, и как поднимали себе рейтинги на чужом горе. Можно, конечно, сослаться на щепки, которые всегда летят, когда рубят лес. Но жизни людей – это не щепки, и осознанная клевета – не рубка леса. Тем более сейчас, когда Мироздание (и подсознание) каждого проверяет – кого на устойчивость и осознанность, а кого – и «на вшивость», ссылаться, образно выражаясь, на неизбежные потери в священной войне означает обесценивать человеческие жизни и присоединяться к тем силам, которые их изначально ни во что не ставили. Иными словами, если кто-то думает, что утопив другого, он окажется сверху и выплывет, он сильно ошибается.
Так уж случилось, что на сегодняшний день я одна из тех немногих, кто действительно имеет моральное право писать о семье Ольги и Алексея Кокорекиных. Хотя бы потому, что Ольга Дмитриевна была для меня членом семьи и бесконечно дорогим, любимым и уважаемым человеком. Не будет преувеличением сказать, что и родилась-то я во многом благодаря ей. Во-первых, потому, что встретились и «спроектировали» меня мои родители в её доме на берегу моря, в маленькой абхазской деревне с романтичным названием Колхида (та самая легендарная Колхида, куда плавала команда Одиссея за золотым руном). Во-вторых, когда моя мама всерьёз задумалась, что делать с плодом безумной, но непредвиденной любви, именно ОДэша, (как её звали в семье по первым буквам имени), посоветовала оставить меня на этом свете. С тех пор я здесь. Ну, а в-третьих, потому, что я многое помню, а то, чего не помню в силу возраста, могу подтвердить документами из семейного архива. Кроме того, живы и другие члены семьи со стороны второй жены А. Кокорекина.
Несмотря на дальность нашего родства, Ольга Дмитриевна по сути заменила мне обеих бабушек и дала то, чего не смогли дать родители – безусловную любовь и безусловное уважение. Ближе всего ей подошло бы определение «Фея-крёстная» или просто «Муза». Именно Ольга Дмитриевна благословила меня на живопись маслом, передав эстафету от Алексея Кокорекина: подарив оставшиеся после него художественные принадлежности – этюдники, холсты, кисти, краски, тубусы для холстов и прочее, что он привозил из зарубежных командировок.
Когда её не стало, я год не могла поверить в произошедшее, и каждый раз, оказываясь недалеко от улицы Усиевича, где она жила, ловила себя на мысли: «Надо зайти к Ольге Дмитриевне!» А потом вспоминала, что зайти уже невозможно…
Сейчас разнообразные источники, претендующие на научность и документальность, перепечатывают друг у друга слухи, сплетни и откровенное враньё о чете Кокорекиных. И уважаемая «Википедия» в их числе. Не говоря уже о менее авторитетных сайтах и авторах, черпающих вдохновение в нынешней ситуации и пописывающих злободневные статейки на эту тему. У меня, в отличие от них, есть доказательства своих слов – это сохранившиеся в семье документы, фотографии, письма, книги, статьи из газет и картины с датой создания и подписью их автора. Да и собственные воспоминания живого свидетеля – это тоже с юридической точки зрения доказательство.
Алексей Кокорекин, «Автопортрет», 1938 г., 26,5 х 37 см, картон, масло.
Итак, с чего всё началось?
С того, что в 1959 году 53-летний художник-плакатист, дважды лауреат Сталинской премии Алексей Алексеевич Кокорекин поехал в творческую командировку от СХ РСФСР в Египет, где заразился чёрной оспой и по возвращении в Москву скоропостижно скончался. В Египет, вы не ослышались.
И чтобы сразу обозначить остроту темы, в течение последующих нескольких лет не сходившей со страниц газет и бурлившей в сознании современников, начну с отрывка из статьи Аркадия Ваксберга. Статья называлась «Человек и его репутация» и была опубликована в «Литературной газете» от 14 апреля 1962 г. № 45 (4478).
Человек и его репутация
«…Всем памятна трагическая история, случившаяся в Москве два года назад. Известный советский художник К. "привёз" из Индии оспу и сам стал жертвой этой тяжелейшей болезни. Многие годы наши врачи не сталкивались с ней лицом к лицу, и, возможно, поэтому им не удалось сразу поставить правильный диагноз.
Тем временем множество людей, так или иначе общавшихся с К., стали переносчиками инфекции. Возникла реальная угроза эпидемии. В город пришла беда…
"В город пришла беда". Так молодой литератор Александр Мильчаков назвал свою повесть, которую недавно напечатал в журнале "Москва". Ещё раньше этот же автор опубликовал в журнале "Смена" очерк – "По следам "Вариола Вера". И очерк, и повесть – об одном и том же: о том, как оспа обезврежена и побеждена.
Конечно, триумфальная победа советской медицины над грозившей вспыхнуть эпидемией достойна воплощения в художественных образах. Но детективная мелодрама А. Мильчакова, к сожалению, не сумела, как мне кажется, достойно воспеть этот подвиг советских врачей. Впрочем, я, собственно, не собираюсь рецензировать повесть. Я упоминаю о ней по другому поводу.
Чтобы никто не подумал, что имеет дело с авторским вымыслом, с неким художественным обобщением, повесть снабжена эпиграфом: "Эти события произошли в Москве в январе 1960 года. Все вы были их участниками. Изменены только (выделено мною. – А.В.) подлинные имена героев этой истории".
Этот эпиграф – не только погоня за сенсацией. Он – пропуск на журнальную полосу, призванный в какой-то мере искупить художественные просчёты повести, возбудить читательский интерес напоминанием о нашумевшей истории, участниками которой были москвичи. Но что сделал автор с главными участниками трагической истории – художником и его женой?
