Образ главного героя книги является собирательным многие молодые люди из мирной жизни добровольно шагнули в окопы первой мировой войны, руководствуясь любовью к Отечеству. В том числе и будущие ученые с мировым именем.
В честь Сергея Вавилова был назван кратер на Луне, несколько научных судов, выпущены почтовые марки, поставлены монументы и мемориальные доски…
Но самым лучшим памятником ему стал небольшой фотоальбом «Смотрю на войну», выпущенный к его 120-летию и сразу ставший библиографической редкостью в силу крошечного тиража. В альбоме – дневниковые записи, стихи, рисунки и фотографии прапорщика Вавилова, сделанные на фронтах Первой мировой.
И чтобы там ни говорили о русских боевых офицерах тех лихих лет, но три объекта на карте Луны названы именами младших офицеров Русской армии – прапорщиков Сергея Вавилова, Владимира Зворыкина и Юрия Кондратюка.
В общей сложности за первую мировую войну, в России, было произведено в офицеры около 220 тыс. человек, в том числе 78581 человек из военных училищ и 108970 из школ прапорщиков, то есть за три с лишним года больше, чем за всю историю русской армии до первой мировой войны.
Учитывая, что непосредственно после мобилизации, до начала выпуска офицеров военного времени численность офицерского корпуса составила примерно 80 тысяч человек, общее число офицеров составит 300 тысяч.
Из этого числа следует вычесть потери, понесенные в годы войны. Непосредственные боевые потери убитыми, умершими от ран на поле боя, ранеными, пленными и пропавшими без вести составили свыше 70 тысяч человек 71298, в том числе 208 генералов, 3368 штаб офицеров – и 67772 обер-офицера, из последних 37392 прапорщика.
Ротами, а во множестве случаев и батальонами повсеместно командовали офицеры военного времени, за частую это были мальчишки, бывшие еще вчера гимназистами и студентами, многие из которых к моменту февральского переворота, стали поручиками и штабс-капитанами, а некоторые даже и капитанами, в подполковники офицеры, выпущенные в военное время, как не получившие полного военного образования не могли производится. За весь период войны офицерский корпус сменился почти полностью, в пехотных частях сменилось от 300 до 500% офицеров, то есть от трех до пяти раз в разных боевых частях менялся офицерский состав, в кавалерии и артиллерии – от 15 до 40%
Такие данные приводятся в статистическом справочнике «Россия в мировой войне 1914—1918 годов в цифрах», выпущенном уже в советской России в 1925 году.
Офицерский корпус к февралю 1917 года включал в себя большинство образованных людей в России, поскольку практически все лица, имевшие образование в объеме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья были произведены в офицеры.
Поскольку традиции воинского воспитания в военно-учебных заведениях не прерывались, нельзя сказать, чтобы офицерство радикально изменилось по моральному духу и отношению к своим обязанностям. Подавляющее большинство офицеров военного времени не менее жертвенно выполняли свой долг, чем кадровые офицеры, и гордились своей принадлежностью к офицерскому корпусу. Как вспоминал один из них: «Подумать только, что большинство из нас, были народными учителями, мелкими служащими, небогатыми торговцами, зажиточными крестьянами… стали „ваше благородие“ … Итак, свершилось. Сейчас мы офицеры… Нет-нет, да и скосишь глаз на погон. Идущих навстречу солдат мы замечаем еще издали и ревниво следим, как отдают они честь.»
Петербург – Петергоф август 1914 года
С утра пятницы 31 июля, в мирной еще столице Российской Империи, по всему Санкт-Петербургу были развешаны объявления об общей мобилизации. Люди собирались у этих объявлений. К населению огромной державы, по степенно начинало приходить понимание, что война уже постучалась к ним в дом.
Иногда слышны были горестные всхлипы женщин, узнававших, что их мужья и сыновья наверняка уйдут на войну. Иногда какой-нибудь богомольный недавний крестьянин начинал часто-часто креститься, шепча побелевшими губами: «Спаси господи люди твоя!»
К вечеру питейные заведения были переполнены. Народец начиная еще с раннего утра, постепенно заполнял помещения, которые из своих дверей все с большей интенсивность выбрасывали потоки на улицу, пьяных мужиков, горланящих то разухабистые, то печальные песни, раздавался смех в пересмешку с размазывающими по лицам пьяными слезами.
В этот день, российский министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов отужинал и решил еще поработать. Следовало привести в порядок последние бумаги, чтобы будущие историки могли возложить всю тяжесть вины за развязывание страшной войны на германцев. То, что война будет страшной, не вызывало никакого сомнения у министра.
«Неужели Вильгельм испугается участия Англии в войне и в последнюю минуту откажется от своего вызова? – напряженно думал министр. – Как тогда его раззадорить, словно быка: на корриде, и выставить в роли покусителя на всеобщий мир? Ведь это весьма важно для всех систем союзов… На чьей стороне выступит, например, Италия? Итальянцы будут крайне возмущены, что союзники их не спросили о таком важном деле, как начало войны… И если сейчас союз Италии с Австро-Венгрией и Германией трещит и потихоньку разваливается, то бестактность Вильгельма подорвет его окончательно. Тем более что собственные интересы Италии в Средиземном море и на Балканах диаметрально противоположны австрийским…»
Старинные напольные часы красного дерева с бронзой в углу министерского кабинета мелодично отзвонили одиннадцать. Сазонов поднялся было с кресла, чтобы сложить депеши в сейф, но вошел секретарь и доложил, что германский посол граф Пурталес просит встречи.
«Вот оно, предъявление ультиматума! – удовлетворенно подумал министр. – Ура, Вильгельм решил стать виновником войны!»
– Приглашайте посла! – приказал Сазонов.
Граф Пурталес появился тотчас, словно стоял за дверью. Он почти бегом приблизился к столу министра. Обычно подтянутый и благообразный, с белесыми кроткими глазами, милой улыбкой, полускрытой в седой бородке клинышком и аккуратно подстриженных усах, о нимбом седых волос на полулысой продолговатой голове, граф теперь хочет изобразить гнев и возмущение, полагающиеся ему по сценарию, присланному из Берлина вместе с текстом ультиматума. Но ему плохо удается это, поскольку он всегда искренне и сердечно дружил с Сазоновым, с петербургским светом, где его любили и уважали.
Его «грозный» вид скорее похож на растерянность, в глазах посла стоят слезы, но он пытается говорить твердым голосом.
