Часть первая: Непредвиденная променада.
Как и любой щелкопёр, единственное, на что я могу уповать в своих потугах на поприще прозы, что на любой опус всегда найдётся свой чтец. А на добротный, даже несколько…
Дивелз. (Эпиграмма – Апокрифов полуэльфа)
В вычурной королевской опочивальне, прозаичные суетни обстояли, как и надлежало, прямиком пред приемом на аудиенции почтенной свиты. Королева Флагения, более часа избирала щегольский наряд из трех надлежащих случаю предложенных, покамест, фигурально не сплюнув, не сдалась, сделав предпочтения четвертому. Доколе её облегающий корсет тисками натужно стягивали две служанки, за витиеватым драпированным орнаментом окаймленной малахитом алой ширмы, состоящей из четырехфутовой прямоугольной гармошки, король, мельком слыша стенания трех женщин праздно, протянув ноги, затянутые в желтоватые шоссы, возлежал на их широкой двухместной постланной кровати, выжидательно-степенно скрестив руки и тонковатые голени. И под стекающим навесом из прозрачно золотистых балдахинов, он, скучающе выпятив губу, осматривал свои покои. Его томный взгляд небрежно гулял от внушительного лакированного комода, застолблённого полками парфюмерии и бесценными каменьями, да единодушно распятыми на кольях вешалок изысканными платьями, до своего легендарного меча, повешенного за пенсионную ненадобность на хладную кладку стены, на прослойке эллиптического лакировано промасленного спила многовекового дерева, что возвышался над гармошкой багровой ширмы. Он погруженный в себя, тяпкой рефлексии врываясь в прошлое, припоминал, как отец менторски ведал ему былину, как промоину дола родового меча ещё его деда, было почти невозможно оттереть от спекшейся крови орков, и враждебных эльфов нерадушно встретивших пришельцев. Но стоило ему перекинуть услажденный памятью взгляд на гобелен отца, как мягкий, но властный голос королевы глухо отозвался, из-за тонкой прослойки, через которую до этого до него доходили лишь звуки истошного натяжения ткани, да тяжёлые глубокие выдохи королевы с последующими трепетными сробевшими шёпотами извинений белевших до мела служанок с подкашивающимися поджилками.
– Так и будешь безмолвствовать? – сразу после этого почитай укора, раздался особенно надсадный выдох, и лязг зубов, взятой в щипцы корсета подневольной к этикету женщины высшего сорта.
Но государь не спешил отвечать. Вся эта обступившая золотистая лазурь покоев замка, столь опостылела ему, что ему до садни чесотки не терпелось вернуться на поле брани или охоты, сменив изысканно мраморный пол, на плотный до колен, шелестящих дерн, и обагрённое поприще, усеянное битыми шлемами солдат, клыками орков, или ломаными стрелами эльфов. Гобелен с величественным отцом, в ратных отблёскивающего нагрудника кирасы доспехов с закрепленной зеленой мантией, и пышной копной каштановых волос, вольно поддающихся дуновению ветра, побудила его украдкой коснуться своих, тонких и поредевших как осенний лес, начинавших сидеть и спадом доходивших разве, что до ушей. Его слаженная наружность, да тучей сдвинутые брови, на скуластом волевом лице, вынудили его сряду коснуться, в начале колючих заплывших щек, за тем наросшего за годы винных пристрастий живота, что натянул клетчатый кафтан, до предела натуги тяги. Старею – угрюмо почел Сибульт Второй, так и не достигший высот досточтимого отца. Его густая окладистая борода впервые за десять лет, понудила его пораздумать о бритье, под стать неустрашимого гладкому лицу отца, а насечки испещривших морщин, которые были сглажены писавшем портрет, будто ответно перепали на него. Но эта скоротечная сверлившая думы мысль, выражающейся в упорном чесании клочка волос под угрюмо повисшей губой, была, прервана неотвязчивой женой.
– И чем же так безутешно омрачены мысли, бравого мужа? – он поднял изведенный неладными обуревающими мыслями взор со своих кучковатых штанин на голенях (так как коленок он не видел), и завитых мысков королевских пигашей, которые он никогда не утруждался снимать и в ложе (даже на подоткнутом покрывале).
Королева обрядила себя в одно из своих самых роскошных и пышных белоснежно-янтарных платьев, хотя и пропустила гофрированный брыжи, коя так полюбилась, матери Сибульта, что любой её писанный маслом портрет, не обходилась без этого атрибута. Несмотря на роскошь, королеву наряд, несколько не полнил. Оно, напротив, подчеркивало её, а корсет, был данью уважения моде, нежели необходимость скрыть отложения изысканных блюд. На её вздернутой голове на тонкой малокровной шее виднелась, уложенная прическа, состоящая из диады двух кос, которые в конечном итоге переплетались меж собой, и ложились на открытые бугорки лопаток полуоткрытой спины. Её яркий почти золотой очерк на светлой белокурой голове, не мог вынудить его не завидовать, скребя зубами, относительно тому жалкому кустику на прогалине, что златым тыном придерживала открытая корона, которая тесно сидела у него на макушке. Ажурная кайма трена, едва касалась пола, а все постепенно поднимаясь выше по куполу к её стану талии, уже виднелись барашки оборки. Под лоном изящного наряда располагался овальный выпяченный яшмовый камень, поблескивающий от слабоватых лучей испод изрезанных полудневными иглами света процеженным из гардин, сокрывших алые по окаймлению витражи. На рюмке шеи виднелось задорно поблескивающее ожерелье, инкрустируемое ониксовыми камнями. Небольшая хрустально видная диадема, не доходила до бахвальства атласной короны, но так как Флагения не выносила, когда ей, что-либо жмет на голову, это была достойная замена. Король все ещё насуплено молчал рыбой, разглядывая её пленительно приятное овальное лицо с правильными формами черт, которое, несмотря на природные данные, стремилось, осунувшись сузиться, от переполняющего до кромки недовольства его смурной безучастностью.
– Отчего мы уладили сей прием? – внезапно инфантильно разродилось у него.
Флагелия отстранив служанок степенно прошла вперед, позвякивая украшениями сложа длинные ажурные рукава у втянутого коконом корсета стана с хомутами ложившихся лиф, и отодвигая полупрозрачную златую балдахину, кротко уселась у него в ногах. Кровать слегка промялась в близь ложбинки его окопа, а жена нежно коснулась колена перекрашенных ног короля в блеклых лимонных колготках. Он все ещё прострационным взглядом смотрел в никуда, хотя и передернул губой, когда она коснулась его изящными тончайшими пальцами. Его все до всех пронзенных фибр волновал исход сегодняшний аудиенций прикрытой вуалью спонтанного празднества.
– В кой раз ты у меня это вопрошаешь? – лукаво заломила королева, растягивая в ухмылке очаровывающие губы. Позади неё участливо выстроились две заурядные служанки, но обряженные стократ гоже посконных весняков, и это был сознательный каприз королевы, не желающей якшаться с совсем уж доморощенной челядью. Её обслуга выделялась как алмаз среди грязи, но в отместку была коротко острижена, и посему носила чепцы, на затрапезную прокрахмаленную ткань поверх по струнке вытянутых бесформенных прикормленных дородных телес, с белесыми фартуками. Она чаяла, что таким образом, её муж меньше будет на них глазеть, особливо, ежели они разделят его недуг облетевшей густотой головы. Но она несознательно заблуждалась. Кроме неё, ему никто не был нужен уже долгие годы, посему все опасения были пусты.
