[6] Во время же празднования дня рождения Ирода, дочь Иродиады плясала пред собранием и угодила Ироду;
[7] Посему он с клятвою обещал ей дать, чего она попросит.
[8] Она же, по наущению матери своей, сказала: дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя.
[9] И опечалился царь; но, ради клятвы и возлежащих с ним, повелел дать ей,
[10] И послал отсечь Иоанну голову в темнице.
[11] И принесли голову его на блюде и дали девице, а она отнесла матери своей.
[12] Ученики же его пришедши взяли тело его и погребли его.
50[13] И пошли, возвестили Иисусу.
(Евангелие от Матфея, Гл.14)
Отдельная справка об Ироде 1 Великом.
По национальности он не еврей, а идумеянин, сын Антипатра, римского прокуратора Иудеи. Царь Иудеи (40?4 гг. до н. э.), основатель идумейской династии Иродиадов. Его описывали, как «сумасшедшего, убившего свою семью и множество раввинов», «злого гения Иудейской нации», «готового на любое преступление в угоду своим неограниченным амбициям». И в то же время «величайшего строителя в еврейской истории». Его имя стало нарицательным для обозначения злого и жестокого человека.
Не знаю, к какому жанру отнести представленную литературную запись.
Не стала ограничивать себя в употреблении в произведении слов изо всех языков, поскольку передать особенность древнего арамейского языка в наше время сложно, да и ни к чему.
В те времена, которые потом назовут тридцатыми годами Новой Эры, Древняя Иудея, в состав которой входили земли многих племён, являлась провинцией Рима и была разделена на четыре части. Её правители назывались тетрархами. Три правителя были сыновьями Ирода Великого – Ирод Филиппа Старший, который впоследствии, после развода с Иродиадой, согласится на добровольную ссылку; Ирод Филиппа Младший; и Ирод Антипа. Ещё был Ирод Архелай, но он настолько был нелюбим в народе за жестокость и бездарность как политика, что его отправили в принудительную ссылку.
Братья Филиппа и Антипа родились от разных матерей – Ирод Великий был многоженцем.
Четвёртая часть Иудеи отошла под управление Рима. В 6 году новой эры римляне аннексировали у Палестины Иерусалим и его области. Они управлялись римскими Префектами. На момент изложенных событий префекствовал Понтий Пилат.
Политическая ситуация в Иудее, во всех её областях, была не просто напряженной, она балансировала на грани войны с язычниками римлянами-захватчиками. В синагогах не принимались деньги Рима, на которых чеканились профили Цезарей. Иудейская вера не позволяет изображений людей. В храмах менялы обменивали Римские монеты на любые другие деньги, подходящие под каноны веры. Тогда и возникла пословица – «Богу (Ягве) Богово, а Кесарю (Цезарю) Кесарево».
До двадцати лет, Ирод Антипа воспитывался в Риме, как и многие царские дети разных стран, являясь почётным заложником. Поневоле он был пропитан более свободными римскими нравами, хотя не любил Рим.
Иродиада, внучка Ирода Великого, была замужем за Филиппой Старшим, своим сводным дядей на много лет её старше, и родила ему дочь Саломею.
Когда из Рима вернулся Антипа и увидел жену старшего брата – страстную красавицу, он предложил Иродиаде то, к чему привык в Риме. Развод. Но в древнем арамейском языке не было слова «развод», подобное явление в Иудее отсутствовало. Поэтому Иродиада, уйдя от Филиппы к Антипе, не считалась законной женой.
Именно об этом говорил Иоанн Креститель, называя Иродиаду грешницей.
Иоанн Креститель был праведником. Праведником своей веры – Иудаизма.
Антипа заточил Крестителя в темницу крепости Махерон[1] (территория современного Королевства Иордания), но, как говориться во многих источниках, это скорее была не темница, а помещение, в котором было гораздо прохладнее, чем в полупустынном климате крепости.
К Иоанну допускались паломники и сам тетрарх Антипа советовался с Крестителем.
Во все времена и во всех странах «смутные годы» – это раскол общества и появление особых людей, говорящих о новой жизни, новой религии, новых «правилах». Имя им – Мессия.
За несколько месяцев до распятия Христа.
Древняя Иудея. Тетрархия Галилея.
Предгорье крепости Махерон
Пятнадцатилетний Езекия дремал, сидя на медленно бредущем белом верблюде в середине длинного каравана. В дорогих одеждах, в накрученном на голове длинном платке, закрывающим нижнюю половину лица, подросток оживился, как только караван подошел к подножию горы.
Закончились ряды виноградников со спелыми, прозрачными на солнце гроздьями. Всё чаще встречались акации и деревья граната, всё гуще зеленели поля сезама[2], ячменя, конопли, чечевицы и льна. Необыкновенно густые из-за невозможности растечься – узкие поля сжимались соседними горами, – запахи волнами поднимались в знойном дне и кружили голову.
В сельских домах, низко распластавшихся вдоль извилистой горной дороги, было непривычно многолюдно. Хозяева домов угождающе суетились перед богатыми и властными гостями.
Два верблюда авангарда каравана Езекии входили в следующее селение, а последние навьюченные ослы только выходили из предыдущего.
Верблюды и ослы несли на себе свёрнутые одежды и ткани, корзины хлеба, бурдюки с водой и вином, амфоры масла и ещё многое, необходимое для удобства жизни в гостях.
Замыкали караван десяток баранов на мясо и пяток коз для свежего молока.
Изредка вдоль каравана на конях проскакивали охранники и останавливались у повозки с двумя впряженными осликами. На повозке высился портшез-палатка, задрапированная дорогим шелком. Здесь ехала бабушка Езекии, достопочтимая Сара. Она любила удобства и никогда на них не скупилась.
Караван входил на гору. До цели путешествия – ворот крепости Махерон, оставалось несколько минут пути.
Стены крепости нарастали, закрывая часть неба. Открытые массивные ворота сверкали медными пластинами, вбитыми в толстые брёвна.
* * *
Справа под стенами, в рощице из колючих кустов и десятка ажурных зелёных тамарисков, мелькнуло воздушное покрывало. Оно было поднято слабым горячим ветром над головой сидящей девушки, одетой по-царски, в светлые льняные одежды, с десятками нашитых серебряных бляшек.
Сердце Езекии ухнуло к плоским копытам белого верблюда. Остановив ход любимца, он заставил его встать на колени и сполз на песок.
Сейчас же разошлись шелковые занавеси портшеза и выглянула Сара, женщина не молодая, но «в соку», увешанная драгоценностями сверх меры. Тут же показалась любопытная старая прислужница Дина, не перестающая обмахивать госпожу малым опахалом.
Езекия виновато улыбнулся.
– Я должен поздороваться, бабуля! И расспросить о жизни у неё.
Цепко и хозяйственно оглядев караван, Сара ткнула пальцем в хромающего под тяжкой ношей осла, поставленного погонщиком позади широкой беременной верблюдицы. Погонщик побледнел, хотел оправдаться, но Сара так на него посмотрела, что тот побежал развьючивать больное животное.
