– Я скоро умру, – сказал Джоунз.
Статная тату-художница замерла, занеся иглу над незаконченным вторым лотосом на предплечье полупустого кадра в отключке, который сидел в кресле, свесив голову.
– Как, опять?
– Не смейся надо мной, Гатор. – Джоунз нервно провел костлявой рукой по поредевшим волосам.
– Разве ты слышишь смех? Тебе кажется, что я смеюсь? – Она поудобнее уселась на высоком табурете и подвинула руку с незаконченной татуировкой ближе к свету. Рисунок лотоса особенно сложен, к тому же необходимо было вписать его в уже имеющийся узор, а глаза девушки порядком утомились от ночных трудов. – Нет, я никогда не смеюсь над теми, кто так часто умирает. Знаешь, когда-нибудь ты доиграешься с адреналином, вся система откажет, и ты уже не очнешься. Может быть, это произойдет довольно скоро.
– Чем быстрее, тем лучше. – Джоунз повернулся к ней, отведя глаза от эскиза, пришпиленного к стене палатки: череп в рамочке из роз. – Кили ушел.
Гатор убрала иглу и промокнула наколку. Кожа у всех кадров на Мимозе отличалась поганым качеством, но создания это были смирные и служили надежным хранилищем данных – терпеливо дожидались на месте, где их оставляли, да и крали их редко, в отличие от других видов копий.
– А ты чего хотел? Думаешь, легко жить с человеком, который постоянно умирает? – В ее больших зеленых глазах явственно читался укор. – Лечиться тебе пора, Джоунз. Ведь ты подсел.
Горькая улыбка на лице Джоунза заставила Гатор быстро перевести глаза на свои лотосы.
– Джоунз и его наркотик. Конечно. Но мне уже все равно. И я ни о чем не жалею. Если б мне пришлось еще хоть на день застрять в той депрессии, я бы точно покончил с собой. Раз и навсегда.
– Не люблю говорить о том, что и так очевидно, но в данный момент ты в депрессии.
– Вот поэтому я скоро умру. А Кили не от меня ушел. Он вообще ушел.
Художница прервала работу еще раз, чтобы набрать чернил в иглу, держа безвольную руку кадра на колене.
– А что, есть разница?
– Он оставил записку.
Джоунз выудил бумажку из заднего кармана брюк, расправил ее и протянул девушке.
– Поднеси ближе к свету – у меня руки заняты.
Он так и сделал. Несколько мгновений, на протяжении которых девушка разглядывала записку, казалось, тянулись очень долго.
– Ну? – Не вытерпел он.
Гатор отодвинула его руку с запиской в сторону и вновь склонилась к татуировке.
– Помолчи минуту. Я думаю.
Снаружи донеслись оглушительные звуки – это уличные музыканты, игравшие всю ночь, снова принялись за работу. Взмахнув по-цыплячьи руками, Джоунз подскочил на месте, будто его ударили током.
– Вот дерьмо, как ты можешь думать в таком грохоте?
– Не слышу, что ты говоришь.
Кивая в такт музыке, она закончила лотос и положила иглу на поднос. Осталось вплести в узор еще один цветок – и можно будет отправить кадра обратно под пирс, откуда она его и взяла. Гатор распрямила спину, растирая поясницу.
– Если ты действительно собрался умереть, хотя бы помассируй мне шею напоследок.
Джоунз принялся разминать ей плечи. Музыка снаружи чуть поутихла, отдаляясь: видимо, ребята двинулись на гастроли по улицам. Удачи вам, и кликните на помощь, если вас заметут.
Тут в палатку ворвался высокий мужчина в плаще до самого пола, и Джоунз снова дернулся от неожиданности.
– Эй, полегче! – Гатор шлепком сбросила руку Джоунза с плеча. – Ты что, вулканец?
Даже если до Джоунза и дошел смысл упрека художницы, вдруг вспомнившей древний сериал [1], он не подал вида. Все его внимание было занято черными узорами, которые вились по белой ткани плаща и волнами перемещались по его поверхности, то неуловимо вырастая в размерах, то уменьшаясь.
– Впечатляет, – сказала Гатор, потирая место, где Джоунз надавил слишком сильно. – Кто пошил? Мандельброт?
Мужчина встал спиной и развернул плащ во всю ширину.
– Согласилась бы умереть за такой, да?
– Это вряд ли, – мрачно откликнулась Гатор. – А если ты ко мне, то ошибся адресом. Я не делаю тату-мультипликаций.
– Собственно, я тут кое-кого искал. – Он быстро придвинулся к кадру, все так же мешком сидевшему в кресле, и вгляделся ему в лицо. – Нет, не он. Ну и ладно.
Выпрямившись, он еще раз взмахнул плащом. Тот запульсировал муаровыми узорами.
– Если тебя интересует, мы направляемся в Фэрфакс.
– Фэрфакс – дыра.
– Мы устроим там достойную вечеринку. – Мужчина расплылся в предвкушении.
– Я в курсе, кто ты такой, – откликнулась она, будто в ответ на его слова. – Спасибо за приглашение, но, как видишь, я занята.
Он перевел взгляд с кадра на Джоунза, по-прежнему зачарованного плащом.
– Странный вы тут народ, на Мимозе.
– Не тебе бы говорить.
– В последний раз зову. Точно не поедешь? – Он слегка наклонился. – Поцелуешь на прощание?
– Пусть это останется твоей мечтой. – Улыбнулась она.
– Ладно. Я включу тебя в свое видео.
– Вальжан! – раздался крик снаружи. – Идешь?
– Бегу изо всех сил, – отозвался он и вылетел в окружении роя фракталов.
– Давай, массируй. Никто тебя пока не отпускал.
Джоунз послушно возобновил массаж. Уличные музыканты ушли, наступило относительное затишье. Только откуда-то издалека доносилась минорная импровизация на синтезаторе.
– Вот что я думаю, – помолчав еще немного, сказала девушка, – тебе нужно примириться с Создателем, хочешь ты этого или нет. Исповедаться по всей форме.
Джоунз резко хохотнул.
– Ну, конечно. И святой Дисмас [2] мне сразу поможет.
– Как знать.
– Я не из его паствы. Ему нет до меня дела.
– Теперь есть. Ты определенно попадаешь в его ведение как неизлечимо информированный. Дай-ка мне снова посмотреть записку Кили.
Джоунз передал ей бумажку, и, пока он прорабатывал пальцами шейные позвонки снизу до самого основания черепа, она всматривалась в текст.
– «Удиви, У-Ди-Ви» может означать только… В общем, ясно. «Разделить, накрыть, немного зеленых яиц сверху, и вперед. Бдии-бдии». Вот это «бдии-бдии» – особенно умиляет.
Джоунз снова рассмеялся.
– Да уж. Кили нужна помощь, а не мне. Это его чертово «бдение». Я ведь говорил ему, что однажды он влипнет. И умолял его обратиться за помощью.
– К тем же, кто и тебе «помог»? Всадить себе имплантат какой-то богадельни, которой до тебя и дела нет, пока твоя страховая компания исправно платит?
Она сбросила его руки с плеч и направилась к портативному компьютеру в углу палатки. На экране вращалось изображение веточки плюща, позволяя рассмотреть ее со всех сторон. Гатор пробежала пальцами по клавиатуре. К веточке добавилось несколько листиков. Нажала какую-то клавишу, и экран разделился на две части – плющ отодвинулся вправо, а в левой половине появилось меню.
