Параграф 1. Город моего детства
Уже пятый час мы с мужем, вконец измученные долгой тряской, мчимся на огромном междугородном автобусе из тихого Симферополя в шумный Донецк.
Сначала намеревались пуститься в путь поездом, но билетов не оказалось, и поэтому едем автобусом. Такое путешествие даже интереснее.
Ощущения от передвижения на дальние расстояния, без всякого сомнения, зависят от вида транспорта. Когда двигаешься на машине или автобусе, то кажется, что каждый пройденный километр запечатлевается в твоём мозгу, как на цветной видеоплёнке; не то, что – когда летишь на самолёте, или плывёшь на корабле.
Что говорить, поезд тоже не вызывает ощущения пройденного пространства, поскольку долго глядеть в окно просто невозможно, глаза утомляются от мелькания бесчисленных столбов, унылых деревень и однообразных деревьев.
Итак, мы следовали в город моего детства, мы ехали в Харцызск, находившийся всего в тридцати километрах от Донецка. Глазея по сторонам, лениво болтали – ни о чём, мельком дремали, потом снова болтали, и так по кругу. Автобус упорно наматывал километр за километром, а мысли мои с бешеной скоростью раскручивали назад клубок прошлого…
Уже 4 часа утра, глаза под наркозом песни шин слипаются; сна ещё нет, но ощущение реальности полностью потеряно. Психологи называют такое дремотное состояние трансом. Перед закрытыми глазами мелькают яркие картинки из далёкого детства, как слайды на экране…
Харцызск, ласковое лето, мне пять лет, я у бабули дома на бульваре Шевченко.
Окно кухни выходит во двор. Я расположилась на широком подоконнике вместе с горшком алоэ (это первый этаж) и беззаботно глазею в открытое окно.
Во дворе длинный ряд старых покосившихся сараев. Дверь бабушкиного сарая открыта настежь. В проёме двери присел на корточки мой дед Иван и возится со старым велосипедом. Я внимательно наблюдаю за ним.
– Дедуля, щё ты робишь?
– А, Алёнка, щё просто так дывишься? Иди сюды, помогай!
Я пулей вылетаю во двор и начинаю по мере сил помогать дедуле монтировать велик с моторчиком. Помощь заключается в том, что я подаю ему какую-нибудь гаечку или винтик.
Дед всегда хотел внука, поэтому воспитывал меня, как пацана. А когда мне исполнилось лет пять-шесть, дед учил меня драться.
– Если кто-нибудь тебя обидит, сразу бей в лоб. Заступайся за слабых и младших, – говорил мой дедуля, покуривая самокрутку, – Жалей кошек и собак, да и вообще любую животину, они ведь не могут всяким гадам ответить.
Так, в общем, я и поступала всю жизнь!
Глаза с трудом разлипаются. Изменённое состояние сознания медленно улетучивается, как утренний туман. Ещё темно. Мы подъезжаем к какому-то одноэтажному небольшому городку. А, вот теперь вижу, на маленьком автовокзальчике вывеска «Джанкой».
Можно, наконец, вывалиться из надоевшего автобуса, размять затёкшие ноги и выкурить желанную сигарету. Украинская ночь встречает нас зябкой прохладой, трескотнёй неугомонных сверчков и приглушённым тявканьем разбуженных дворовых собак. Сентябрьский озноб загоняет нас назад в тёплый, родной, комфортабельный автобус, в коем мы живём уже шестой час. Здесь уютно и хорошо, вот так каталась бы всю жизнь!
Водитель ставит кассету, и по внутреннему пространству салона разливается мелодичный наркоз «Океана Эльзы». Некоторое время я наслаждаюсь звучанием настоящего украинского языка и вкрадчивым, мягким тембром Славы Вакарчука: «…Я не сдамся без бою…».
Глаза опять непроизвольно закрываются, и последнее, что я замечаю, цифры на больших электронных часах – 5:17.
