1. «Как это неудобно, что вы так неожиданно появляетесь и исчезаете!»
Это случилось в синагоге. В кошерном кафе на цокольном этаже толпились пришедшие на бесплатную экскурсию. Утомленные историей еврейского народа, посетители синагоги рвались к столу с выпечкой и чаем.
Мое внимание привлек пожилой мужчина за столиком наискосок. Он подозрительно и брезгливо рассматривал пирожок, который только что надкусил. Очевидно, начинка этого пирожка чем-то его не устраивала. А выражение лица этого человека почему-то не устраивало меня. Это было странно. Что мне за дело до мнительного еврея? Невольно я все время бросала на него взгляд, пытаясь понять, что именно меня беспокоит и вдруг услышала: «На мне узоров нет и цветы не растут, мадам!»
Мужчина так же подозрительно и брезгливо, как на пирожок, смотрел теперь на меня. Мне стало стыдно. Однако в голосе, в интонации его прозвучало нечто знакомое.
Я опустила глаза к своей тарелке и, стараясь сохранять бесстрастное лицо, перебирала в уме. Кто он? Я у него училась? Лечилась? Мы вместе работали или где-нибудь отдыхали? Он, очевидно, старше меня лет на 10—15. Но у мужчин в возрасте за 50 ничего не поймешь. Плюс-минус 20 лет в любую сторону, в зависимости от степени угасания репродуктивной функции и собственной лени. Теперь уже мне захотелось сказать знаменитую фразу про цветы и узоры, так как изучающий взгляд мужчины сверлил меня неотрывно. Наконец я услышала звук отодвигающегося стула, подняла голову и увидела, как мой визави, застегивая молнию на своей куртке, нервно тыкается в замок и никак не может попасть. Меня словно ударило током.
– Борис Яковлевич! – придушенно выдохнула я.
Он услышал и замер. Мы стояли напротив и испуганно вглядывались друг в друга. Он, не узнавая, а я, боясь ошибиться.
– Мы были знакомы с вами, давно. Больше сорока лет назад. – наконец сказала я и пришла в ужас от этой цифры.
– Не помню. – растерянно проговорил он и потер лоб очень белой рукой, совершенно так же, как когда-то при нашей первой встрече.
– Вы были тогда аспирант и рассказывали мне о своей поездке в Германию в замок Шлоссбург. – напомнила я и добавила, – И про Хармса.
Борис Яковлевич вздрогнул.
– Что? Про Хармса? Так это вы? – он снова стал недоверчиво рассматривать меня.
– Прошло больше сорока лет. – напомнила я, – Вы тоже изменились. И чем это я вас так пугаю?
Мне показалась странной его реакция и даже обидной.
– Знаете ли, та история, история с вашим милым родственником, попортила мне изрядно крови. И вспоминать мне о ней совершенно не хочется. Я был молод, глуп, болтлив не в меру. Что-то, вероятно, напридумывал себе и вам. Борис Яковлевич покосился на меня, как бы проверяя мою реакцию – А потом весьма и весьма жалел об этом. За сим, прощайте.
Он наконец вздернул свою многострадальную молнию на куртке.
– Ничего такого вы мне тогда не открыли. Высказали предположения, весьма любопытные, не скрою, но имеющие ценность на тот момент лишь для родных и близких. Другое дело сейчас, когда Хармс в такой моде и те, кто занимается его биографией, горло готовы перегрызть друг другу за возможность нарыть какой-нибудь сенсационный факт. Сейчас это дорого стоит. Только никаких реальных доказательств того, что Хармс выжил, у вас не было и нет. – сказала я уже в спину уходящему Борису Яковлевичу.
– Как? Дорого стоит, вы сказали? – бывший аспирант, а теперь, верно, профессор, застыл на месте и обернулся.
– Думаю, да. Но доказательства… Сочинять увлекательные истории сейчас умеют многие. – добавила я.
– Все мои неприятности случились именно из-за того, что доказательство, пусть косвенное, у меня имелось. Да! Однако, я больше ничего вам не скажу. Мне нужно подумать, подумать. Доказательство дорого стоит, вы сказали? Надеюсь, в финансовом выражении? Это не просто фигура речи? – предположительный профессор опять подозрительно посмотрел на меня.
– А знаете, вы меня убедили. К чему болтать лишнее? Я, пожалуй, тоже больше ничего не скажу. Захотите, найдете меня и поговорим. Может быть.
Я рассердилась. Осторожность – хорошее качество, но применительно к мужчине часто отдает трусостью, что для меня противно.
Эта встреча с человеком из прошлого меня встревожила. Более того, заставила задуматься о том, какое же доказательство невероятного спасения Дани заполучил в Германии Борис Яковлевич. И почему тогда в 70-е годы он ничего об этом не сказал? Вел он себя при нашей нынешней встрече странно. Впрочем, он и сорок лет назад был таким.
Я начала размышлять, возбужденно шагая по улице Декабристов. Улице, где сквозь наглую современность упорно пробивается патриархальная Коломна. Удивительное место, вроде бы и центр города, а все равно окраина. Но очень петербургская окраина! Поэтому люблю.
Однако, прежде чем познакомить вас со своими размышлениями после встречи с Борисом Яковлевичем, нужно напомнить о том, что вообще привело меня к необходимости о чем-то размышлять.
Несколько лет назад со мной произошла совершенно невероятная история, которую с полным основанием можно назвать чудом.
Я неожиданно проснулась в квартире своего детства, во времена своего детства и даже в облике себя-подростка. Это странное перемещение во времени можно было бы принять за фантастический сон, если бы не сведения, которые мне довелось узнать, побывав в прошлом. А узнала о возможном спасении моего двоюродного деда поэта Даниила Хармса во время блокады Ленинграда. Правда доказательств этого невероятного факта тогда не было. И вот теперь оказывается, что они есть
Итак, доказательства. Прямых свидетелей блокадных событий не осталось в живых. Официальных документов или воспоминаний тоже. Под каким именем несчастный, потерявший память, беженец мог попасть в Германию, я тоже не знаю. А, впрочем, помня о немецкой аккуратности даже в самые страшные времена, сведения о русских рабочих в архивах отыскать возможно. Вопрос в другом, был ли один из этих русских, ставший садовником, Хармс? Профессор-аспирант сказал, что у него имеется доказательство, но по какой-то причине он не стал его предъявлять. Однако, о каких неприятностях, связанных с этим, он вспоминает? Или все-таки доказательство он предъявил? Но кому?
– Да моей бабке Елизавете, больше некому! – громко сказала я и с размаху впечаталась лбом прямо в парня, на которого налетела.
– Вы че? Какой бабке? – ошарашенно переспросил он и аккуратно отодвинувшись в сторону, порысил дальше.
Я опомнилась и оглянулась. Батюшки! Совершенно незаметно я прошагала мимо Мариинского театра. А, пожалуй, могла бы домчаться до дома на Петроградской стороне. Когда я поглощена чем-то целиком, то не замечаю ни времени, ни расстояний. И до чего же хорошо мне думается на ходу!
