Станислав Фёдоров - Истории Стасяна. Мечты сбываются

«Похоже, он ничего не понял», – сказала обо мне мама папе после того, как поставила меня в известность, что мы всей семьей уезжаем из Москвы в Африку, а точнее в Египет, надолго.

Шел 1979 год, мне почти четыре года. Папа получил работу в Торговом представительстве СССР в Каире. Это была настоящая удача, ведь Арабская Республика Египет – капстрана. Так тогда говорили о капиталистических странах, противопоставляя их социалистическим. Там платили валютой и в магазинах было много зарубежных товаров, недоступных гражданам СССР.

Есть более раннее воспоминание о детском саде, но оно весьма смутное. Возможно, это воспоминание в большей степени навеяно рассказом мамы. В детский сад я ходил всего три месяца. Утром я собирался в сад без проблем, как солдатик, но вот при подходе к калитке садика начиналась каждодневная истерика – я не хотел расставаться с мамой.

Мама попросила в письме деда Васю, своего отца, прислать посылкой из Москвы в Каир валенки для меня. Дед возмутился и счел это недоразумением: «Вы же в жаркой Африке! Какие валенки? С ума сошли?»

Мы жили в одной из квартир дома торгпредства (Торгового представительства СССР) в Каире. Дом находился на огороженной высоким забором территории. Там во внутреннем дворике мамы с детьми проводили почти все время, так как за территорию мало кто отваживался выходить без мужчин. Если уж выходили, то желательно группой и лучше не пешком, а на машине.

Зимой отопление квартир не было предусмотрено, и потому в квартирах очень холодно ночью: температура всего +5—10 градусов – как в холодильнике. В валенках теплее.

В Каире, услышав призыв к молитве из громкоговорителей, все автомашины моментально останавливаются прямо на дороге, открываются дверцы, выходят верующие, встают коленями на асфальт и начинают массово молиться Аллаху.

Все время намаза приходится просто сидеть в стоящей машине, так как ехать ни вперед, ни назад невозможно: остановившиеся автомобили перекрывают путь. Время молитв плавающее, и не имея точного представления о времени начала, мы нередко попадали в такие ситуации.

Хорошо, если в момент призыва к молитве наша машина окажется в тени какого-нибудь дома, иначе на солнце в машине без кондиционера эти 10—15 минут тянутся долго.

Дети сотрудников учили стихи для выступления на новогоднем вечере 1980 года. Я тоже учил, хотя читать сам в свои четыре года не умел. Выступать предстояло в зале небольшого кинотеатра – пристройки к дому торгпредства. Мама переживала, что меня не будет слышно этим 30—40 зрителям в зале.

Мама хотела, чтобы я рассказывал стихотворение громко и четко, а не тихо и стеснительно, как на самом деле у меня получалось. Мы тренировали громкость. Даже специально выходили репетировать на наш балкон, чтобы эхо комнаты не стесняло меня.

И вот настал момент моего выступления на новогоднем вечере. Я шел первым, как самый младший из детей. Поднялся на сцену, четко зная, что буду делать. Я начал громко рассказывать стихотворение.

Оказалось, что для выступления предусмотрен микрофон с динамиками. Тетя встала сбоку от меня и поднесла микрофон к моему рту, а я на полной громкости продолжал рассказывать стих. Аппаратура многократно усилила мой голос, а зрители были буквально оглушены моей декламацией. И пока я не закончил стихотворение, выступление оставалось очень громким.

Зрители были ошеломлены таким натиском поэзии. Мне азартно аплодировали. Меня запомнили. А на вопрос тети с микрофоном, как меня зовут, я громко ответил: «Фёдоров». Зал был в восторге. Похвала и комплименты достались и папе с мамой. Я не подвел их, и это было для меня главное.

Папа взял напрокат фотоаппарат Polaroid, который почти мгновенно выдавал готовые цветные снимки. Это было чудо. Дорогое чудо. Каждая фотография обходилась примерно в 2—3 доллара. Папа зарабатывал около 320 в месяц.

Пофотографировав меня одного и потом меня с каждым из родителей по отдельности, родители закономерно захотели кадр вдвоем. Юный фотограф получил сложное задание: сделать фото родителей в полный рост в небольшой комнате. С учетом стоимости каждого фото второго дубля не предполагалось, что добавляло нервозности.

Удерживая большой фотоаппарат маленькими руками ровно, я пытался увидеть родителей целиком в видоискателе. Они помещались впритык. Я сделал фото и вскоре пожалел, что этот аппарат производит действительно мгновенные снимки – лучше бы он выдавал их когда-нибудь потом. Но нет, прямо сейчас стало видно, что на фотографии папе не хватает верхней части лба. Конечно, папа, мягко говоря, не был в восторге.

Потом мы фотографировались на улице, у Нила и в машине. У Нила мама говорила мне: «Стасик, постарайся запомнить! Посмотри, это – река Нил. Посмотри туда, там мост. Мы в Каире, в Египте. Это страна такая. Запомни то, что ты видишь сейчас». Я кое-что запомнил.

Некоторые продукты питания доставляли из СССР. Например, сгущенку. Я очень её любил и мог запросто съесть полбанки за один присест, а то и всю. Привозили и воблу, и крупы, и деликатесы – икру.

Однажды мне не повезло: к нам в дом попала баночка черной икры. Стеклянная баночка – экспортный вариант. Предмет вожделения советских граждан. Мама и папа настойчиво и до исступления просили и требовали, чтобы я её «хотя бы попробовал», ведь «она мне обязательно понравится». Я не соглашался. Пытка на кухне длилась и длилась – меня не выпускали из-за стола, пока не попробую. Я плакал и отказывался.

Спустя полчаса, а то и час, мама отступила и поручила мне убрать эту баночку икры на полку. Еще продолжая всхлипывать, я встал ногами на табуретку, поднял руку с банкой, чтобы дотянуться до полки, но вдруг банка выскользнула, упала на пол и разбилась. Осколки стекла и черная икра лежали вперемешку на полу. Я был обвинен в умышленном вредительстве и приговорен к наказанию.

Ни до, ни после меня не наказывали физически. Но это чудовищное преступление требовало порки: папа и мама были единогласны в своем решении, хотя своей вины в умышленности содеянного я не признал.

Роль палача ожидаемо досталась папе. Папа приготовил ремень, с трудом зажал меня между ног, оголил мою попу для экзекуции и уже было замахнулся стегнуть меня ремнем, как я в отчаянной попытке вырваться укусил его руку, удерживающую меня. Укус был очень сильным, палач взвыл от боли, и ему стало не до меня. Я вырвался и закрылся в ванной комнате. Продолжения экзекуции не последовало.