Когда итальянский юноша Лука Ди Мауро поступил учиться в высшую школу в Пизе, он сполна узнал, что такое дедовщина. Всю ночь старшекурсники крутили для «новобранцев» эйзенштейновского «Александра Невского», при малейшей попытке заснуть направляя в глаза луч фонарика. Потом был устроен экзамен «с пристрастием», на котором измученных зрителей гоняли по всем деталям картины. А в довершение был выбран тот несчастный, кому предстояло выучить наизусть монолог героического князя и рассказать его без единой запинки. И вот, в очередной раз, дойдя до слов «Киев, Владимир, Рязань», он вместо «Рязань» неожиданно даже для самого себя произнес «Рио-Бланка». В тот момент его были готовы побить не только «старички», но и свои – ведь из-за этой роковой ошибки им предстояло просмотреть советский киношедевр с самого начала…
Откуда пошла эта странная традиция, Лука не знает. Термин «дедовщина» вполне итальянского происхождения – в этом языке он звучит как «il nonnismo» – от слова «nonno», дед. Говорят, он появился в те далекие времена, когда будущих рыцарей их старшие товарищи подвергали всевозможным испытаниям – дабы подготовить к тяготам будущей походной жизни. Жизнь крестоносцев и впрямь была нелегкой. «Учебные странствия юной Европы на Восток» унесли жизни десятков тысяч паломников в латах, которые, как писал немецкий хронист Эккехард из Ауры, «отказываясь от собственного имущества, с жадностью устремлялись к чужому». Впрочем, такой взгляд на Крестовые походы был скорее свойствен советским историкам. Когда речь заходит о походах в Святую землю, скорее придет на ум Булат Шалвович Окуджава: «В Иерусалиме небо близко…»
Надо сказать, что жители Средневековья так и считали. Земной Иерусалим был, по их представлениям, самым высоким местом, ибо располагался ближе всего к Иерусалиму Небесному, более известному нам как Царствие Небесное. Умерший здесь быстрее попадет в рай, а тот, кому суждено выжить, навек исполнится божественной благодати. С этой мыслью в сердце сюда плыли, скакали, шли, а порой и ползли те, кого мы не без оснований называем Христовым воинством – перефразируя Маяковского, «с Иисусом в башке и с хоругвью в руке». Разумеется, хоругви не были их единственным оружием – вот почему ученые до сих пор спорят, чем являлись походы западноевропейцев на Восток: воплощением кровавого разгула или духовной миссией. Французский исследователь Пьер Виймар утверждает, что они «представляют собой одно из самых головокружительных и привлекательных авантюр мировой истории и средневековой истории в частности».
Впрочем, большинство рыцарей понятия не имели о том, что они шли именно в крестовый поход. Это выражение встречается в современных им источниках всего один раз – на исходе XIII века. Тогда говорили «странствовать по стезе Господней», «отправиться в Святую Землю» или попросту «принять крест». Их крест – пять золотых крестов на серебряном фоне, знаменитый герб Готфруа Бульонского, освободителя Иерусалима. «Церковь, – напишет позже Томазо Кампанелла, – родилась в Иерусалиме и обратно в Иерусалим возвратится, обогнув весь мир».
Соотечественник моего юного друга Луки уже в XVI веке разрабатывал план нового крестового похода – но, как и прочим его утопическим идеям, этому плану не суждено было сбыться. И доблестные крестоносцы, перепахав пески Палестины, прошагав через всю Европу и испробовав на себе крепость льда Чудского озера, канули в Лету. А их крест по-прежнему называют иерусалимским: большой обозначает Христа, четыре маленьких – четырех евангелистов, несущих его учение в четыре стороны света. Пять крестов вместе – раны Спасителя. Он получил их в том самом месте, где Земля встречается с Небом, – а значит, именно сюда и лежит наш путь, который с легкой руки историков мы привычно зовем Крестовыми походами…
«…И город стал для них гробницей…»
Крестовый поход бедноты
Апрель—октябрь 1096
…То был «не холм, не бугор, не горка – а огромная гора, необыкновенная по высоте и толщине, курган из костей. Позднее люди… воздвигли стену в виде города и вперемешку с камнями, как щебень, заложили в нее кости убитых, и город стал для них гробницей. Он стоит до сих пор, окруженный стеной из камней, смешанных с костями…».
Нежные пальцы, осененные золотыми перстнями самой изящной работы, отложили перо. Окончена еще одна глава «Алексиады» – длинной летописи славных деяний и горьких поражений Алексея Комнина, императора византийского. День за днем затейливое кружево слов плела его родная дочь с красивым именем Анна, что означает «благодать». Она и сама была хороша собой – алые губы, огромные сияющие глаза, роскошные волосы, фигура, подобная кифаре… Но в миловидном девичьем обличье читались мужественные черты ее отца. Немало лет минуло с тех пор, как в начале декабря 1083 года император, отвоевав у норманнов крепость Касторию, вернулся в Константинополь. Он застал жену в родовых муках – и вскоре, «ранним утром в субботу у императорской четы родилась девочка, как говорят, очень похожая на отца»… Так о своем рождении напишет она сама. А еще о том, как в колыбели была обручена со своим дальним родственником Константином Дукой – сыном императора Михаила VII и Марии Аланской. Согласно византийскому обычаю, девочка воспитывалась в доме матери жениха и готовилась стать императрицей (Константин был усыновлен Алексеем и после его смерти должен был сесть на престол). Однако нежданно-негаданно у императора появился собственный сын Иоанн – а отринутый Константин вскоре умер…
Так Анна на всю жизнь и останется византийской принцессой. Нет, участь старой девы ей не была суждена. И хотя в прологе собственного завещания она напишет, что, мол, всегда стремилась к непорочной жизни, и что ее брак с Никифором Вриеннием был заключен лишь в угоду родителям – судя по всему, это супружество оказалось вполне счастливым. Столь же удачно сложилась и ее писательская судьба. Хроники Анны сколь точны с исторической точки зрения, столь и поэтичны – хотя увлечения дочери поэзией не одобряли ни император, ни императрица. Философия, риторика – иное дело! А чему могут научить неопытную душу произведения античных поэтов, описывавших «пылающих страстью богов, обесчещенных девушек, похищенных юношей»?.. Подобная поэзия «опасна для мужчин и зловредна для женщин и девушек», как писал видный византийский вельможа Лев Торник. И Анна, тайно бравшая уроки поэзии у дворцового евнуха, лишь сделавшись замужней дамой, продолжила свои занятия – уже в открытую. Однако из-под ее пера выходили отнюдь не полные романтических вздохов любовные сюжеты. Похоже, ее главной любовью стал могущественный правитель Византии. Виртуально следуя за отцом буквально по пятам, Анна создала столь полную летопись своего времени, что превзойти ее не сумел ни один из живших тогда хронистов.
