Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
Помню одну старинную книгу. Там говорилось о неком священнике. Читая молитвы в храме, как говорилось в книге, священник озвучивал слова столь древние, что они сжигали произносившие их уста. Может ли быть так? Нет, конечно, это метафора, но эта метафора имеет глубокий важный смысл. Действительно, так уж сложилось, но в Церкви Христовой высоко ценится все то, что имеет историю, все то, что хорошо проверено временем. Какой храм изберет местом молитвы любой из нас: новый, наспех выстроенный из дешевого цемента и силикатного кирпича, или старинный, который был возведен в 18 или, скажем, в 15 веке? Ответ ясен: любой из нас выберет старый храм, в который ходили молиться наши отец и мать, дедушки и бабушки. Какую икону повесит в своем углу любой из здесь стоящих: новую, которая отпечатана на дешевой бумаге в мастерской подмосковного города Софрино, или старинную, с темными ликами и следами старого золота, икону, которую держал в руках быть может сам святой Серафим Саровский? Казалось бы разницы никакой, поскольку и там и там мы видим лики одних и тех же святых и Божией Матери. Но опять же мы выберем старую намоленную икону. Новую бумажную икону можно купить в церковной лавке за 100 рублей, а старые образа северной, так называемой Невьянской школы можно увидеть в жилищах американских миллиардеров. Какой язык мы слышим за богослужением в Церкви: новый или старый? Церковно-славянский язык, который мы используем сегодня, со всеми его архаичными выражениями «падоша», «восташа», «даси», «яси», можно было услышать на улицах русских городов 500—600 лет назад. Сейчас на улице мы так не разговариваем. Молитва «Отче наш» из главы шестой Евангелия от Матфея впервые прозвучала из уст Самого Господа нашего Иисуса Христа, а было это больше двух тысяч лет назад. Таким образом, мы молимся словами очень старых молитв, лучше которых пока никто ничего не придумал. Разные сферы человеческой культуры имеют разные темпы развития. Мода, например, очень подвижна. Те из нас, кому за сорок пять, хорошо помнят, что во времена их молодости на черном рынке, из-под полы можно было приобрести джинсы только одного – синего цвета. Других просто не было. Сейчас это модная часть одежды бывает самых немыслимых расцветок – от розового и желтого до белого и черного. В Церкви все не так. Церковь более медлительна, она не спешит забегать вперед. Это выражается даже в такой мелочи, как длинные, до пола, одежды священников. Длинные подрясники, рясы, фелони священнослужителей, мантии монахов вольно или невольно делают их походку более степенной, более медлительной. Итак, мы приходим в храм, смотрим, скажем, на икону Божией Матери «Знамение» и знаем, что точно так эта икона выглядела и сто и двести лет назад. Мы входим в храм, внимаем священнику или диакону и знаем, что слова Священного Писания те же самые, что и тысячу лет назад и ни одна буква там не изменилась. Хорошо это или плохо? Думаю, что хорошо. В жизни должно быть что-то стабильное, устойчивое, неподвластное ветрам и стихиям моды или политики. И именно здесь берет свое слово Церковь. Было время, когда мы расплачивались за свечки монетами с профилем Ленина, сейчас мы покупаем свечу и опускаем в церковную кружку монету с двуглавым орлом. Политика и политики бывают разные, а свечки тогда и сейчас одни и те же, и Церковь Божия тоже одна. Однако, значит ли это, что Церковь есть всего лишь подобие музея древностей, значит ли это, что Церковь навсегда, как покойник застыла в одном неизменном положении? Нет, конечно, Церковь это живой организм, она не застряла на обочине истории и пусть очень медленно, но заметно переходит от одной фазы развития к другой. Двести пятьдесят лет назад в Русской Церкви священники не носили крестов. Кресты были введены в качестве обязательного элемента одежды священника указом императора Павла Первого. Во времена Ивана Грозного многие священники не умели читать и писать и заучивали священные тексты на память, сейчас мы, как минимум, имеем законченное среднее образование, а в некоторых случаях по два-три вузовских диплома. К середине 19 века русское женатое духовенство стало своего рода кастой. Сельские и городские приходы переходили от отца к сыну. Если у священника была дочь, она выходила замуж за выпускника духовной семинарии и приход все равно оставался в руках семьи. Человеку со стороны пробиться в эту систему, касту было очень трудно. Сейчас такие случаи редкость. Сорок лет назад никому и в голову не могло придти, что церковные пожертвования можно собирать, используя Интернет-сайты приходов или монастырей. Да и самого слова сайт тогда никто не знал. А сейчас это обычное дело. Важно помнить, что все то в Церкви, что сейчас принято считать древним, старым, было когда-то юным, новым. Некоторые формулировки привычного нам Символа веры, по своей новизне, в свое время казались многим нецерковными. Иконы известного московского художника Симона Ушакова, писанные в 17 веке, очень высоко ценятся в наше время. Некоторые из них выставлены для поклонения даже в Троице-Сергиевой Лавре и ничего дурного, нецерковного мы в них не видим. Однако, современник Симона Ушакова, Патриарх Никон, думал иначе. Однажды он учинил публичную расправу над его и другими иконами так называемого «фряжского» письма, публично плевал на них, разбивал о чугунный пол, в ярости топтал обломки икон ногами. Кончилось для него все это плохо: в скором времени Патриарх Никон впал в немилость у царя Алексея Михайловича, потом была ссылка, суд, лишение сана, мытье полов в дальнем монастыре и ранняя смерть. Так к чему все это, все то, о чем мы говорим? А вот к чему. В мире, где все очень быстро меняется, где на смену одной политической системе приходит другая, вместо плановой экономики приходит свободный рынок товаров и услуг, в современном обществе с его быстротекущей модой, светской музыкой, с экранами телевизоров, с которых выглядывают те или иные лица политиков, Церковь остается незыблемым камнем, путеводной звездой, которая неизменно ведет нас к вечному спасению. Аминь.
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
Что мы только что слышали? Мы слышали притчу о безумном богаче, человеке, который собрал большой урожай. Если выражаться современным языком, то это был богатый фермер, владевший большими земельными угодьями. Видимо, эти земли приносили ему неплохой доход, но вот выдался такой год, когда климатические условия, тепло, дожди, оказались особенно хороши и это принесло нашему богачу особенно большие деньги. Урожай оказался столь велик, что уже имеющихся житниц или амбаров стало недоставать и он решил построить новые, более вместительные. Что можно сказать по поводу этой притчи? Что таить? Каждый или почти каждый из нас стремится к тому, чтобы жить лучше. Кто не имеет машины, хочет ее купить. Тот у кого она есть, возможно хочет приобрести другую, более престижную и модную. Увидев большой редкий алмаз стоимостью 50 000 франков, одна из героинь французского писателя Дюма алчно говорит, что это деньги, но не богатство. Есть старая пословица: у кого-то щи жидкие, а у кого-то жемчуг мелкий. Это значит, что понятие богатства разнится от человека к человеку и зависит от места и времени. Древнеримский полководец Красс высокомерно заявлял, что, по его мнению, богатым человеком можно считаться только в том случае, если можешь содержать на свои средства армию. А в высокогорных деревнях современного южноамериканского государства Перу богачом считают того, кто имеет у себя в доме обычный электрический чайник. Часто бывает так, что когда человек начинает жить лучше, он начинает вести себя более уверенно и, впадая в излишний оптимизм, начинает все перестраивать. Вся история рода человеческого – это история разрушения старых житниц и возведения новых. Вся история человеческого общества в основном состоит в том, что люди разрушают то, что было до них в надежде построить лучше, построить богаче, на более продолжительное время. Вот, пришел 1917 год. Ленин и его сподвижники Бухарин, Зиновьев и Троцкий сказали: до нас, при царе было плохо, а при нашей власти люди будут жить лучше. Пришел 1991 год. Президент Борис Ельцин сказал: я лягу на рельсы, если жизнь рядового россиянина не станет лучше. И стоит вопрос: будет ли время, когда человечество достигнет такого положения, что оно приобретет наконец устойчивые формы своего земного изобильного существования? Ответ на этот вопрос лежит во второй части этой притчи, где говорится о том, что цель людей не в том, чтобы собирать себе только, а чтобы в Бога богатеть. Что это значит? Вот мы думаем, что в Бога богатеем, если исповедуем Господа, ходим в церковь, посещаем все службы, держим посты. Значит ли это, что мы в Бога богатеем? Нет, это еще не все. Богатеть в Бога, это значит быть похожим на Него в своей жизни, в своих поступках. Бог есть высшая любовь. Конечно, мы не можем достигнуть такого уровня любви, но все равно должны по мере возможности любить своих близких, а не изводить их своими придирками. Бог есть высшее добро. Мы не можем поднять себя до такой степени добра, но опять же по мере сил должны творить добрые дела. В 19 веке в России пользовался большой известностью немецкий доктор и филантроп Гааз. У себя в Германии он был протестантом, но потом, осев в России, перешел в Православие и делал очень много для того, чтобы улучшить жизнь и положение заключенных. Однажды доктор Гааз решил помочь одному несправедливо осужденному человеку. Гааз обошел многие высокие кабинеты, писал прошения туда и сюда и не смог ничего добиться. И вот он наконец решил использовать последний аргумент – святителя Филарета, митрополита Московского, который имел очень большое влияние не только в Церкви, но и в государственных делах. Выслушав его, митрополит Филарет махнул рукой и сказал: бросьте, доктор, суды не ошибаются. И услышал в ответ: Владыка, а как же суд над Христом? В скором времени несправедливо осужденный вышел на волю. Так вот, доктор Гааз любил повторять: спешите делать добро! Таким образом, то, что присуще Богу, мы должны делать здесь, на земле: иметь любовь, творить добро, быть источником света и истины, радости и блага для наших ближних. Милости хочу, а не жертвы – говорит Господь. Аминь.
