ПРОЛОГ
"Допрыгалась", - подумала белка, глядя на рассвирепевшую Смерть.
"Допилась", - решила Смерть, увидев раздвоившуюся плешивую белку с кружкой гномьего первача в лапах.
Костлявая помотала лысым черепом и ее хвостатая собутыль… в смысле, собеседница вновь стала единой и неделимой. А потом чернорясная, пришлепнула замусоленную карту поверх уже изрядной стопки.
- Дудки! Мой некромант твою льерну все ж таки бьет! – злясь на то, что приходится расстаться с единственным козырем провозгласила костлявая.
- А вот и нет, - заявила белка. Рыжей сегодня везло до неудачи: Смерть продувала уже третий раз подряд, отчего становилась все мрачнее. Костлявая не любила проигрывать, даже если игра шла на один лишь интерес, без ставок. – У меня белый чернокнижник есть, он твоего некроманта побьет.
- Ик! – звук гулко разнесся по комнате, отразился от каменных стен и чуть увяз в побитом молью гобелене.
Это дал о себе знать собственно повод, из-за которого две дамы (одна хвостатая, а вторая - костлявая) и встретились.
«Повод» потянулся за еще одним кубком крепкого тинийского вина, которого не пил вот уже добрый десяток лет, и залпом его осушил. Лэр был пока жив и в относительно здравом, хоть и хмельном уме. Сидел за столом, не подозревая, что за ним пришли сразу двое: белочка и Смерть. И сейчас эти двое собственно ждали, куда отчалит этот «счастливчик»: то ли за грань, то ли в дом скорби.
Уже изрядно перебравший лэр пялился остекленевшим взглядом в одну точку: на приказ, украшенный печатью императора Аврингроса Пятого, лежавший на добротно сбитом деревянном столе.
- Не позволю! – меж тем ни к кому не обращаясь взревел уже окончательно хмельной лэр. Он был здоров как медведь: небесные покровители не обделили своего верного раба ни телесной силой, ни статью, ни немилостью императора. Во всяком случае так казалось набожному Лавронсу все сорок пять лет, что он жил. А вот сегодня… Светлые боги решили испытать его веру.
Схватив листк с указом, лэр смял бумагу, а затем швырнул в стену кубок.
- Не быть моей дочери женою этого поганого некроманта! Даже если то повелел сам император.
Лэр решительно притянул к себе перо и бумагу.
{«Милостивый император, свет и надежда народа…. – перо зависло над бумагой, пока Лавронс пытался сформулировать мысль, и оставило черную кляксу. Но лэра это не смутило, и он продолжил. Два абзаца витиеватых приветствий были выведенной рукой рази всего нескольких фраз: - Моя жизнь целиком в Ваших руках, и я готов хоть сейчас отдать ее за отчизну. Но душа, тем паче душа не мой, а моей единственной дочери, принадлежит светлым богам. Осквернять ее замужеством с исчадием тьмы я не в праве. Посему моя Керолайн отбывает в монастырь, где примет постриг и тем избежит участи погубить себя».}
Лавронс уверенно поставил точку и, сложив послание, поднялся. Чуть шатающейся походкой добрел до телепортационного камня, что мерцал в полумраке синим и, приподняв его, положил письмо. Придавил сверху.
На миг полумрак комнаты рассеял неяркий свет: это бумага отправилась в императорскую канцелярию.
- Ну все, заканчиваем. Этот уже точно мой. – победно заявила Смерть. – Император теперь его, за то, что ослушался приказа, точно казнит.
- Жаль, - вздохнула белка, собирая в лапы карты. А потом завистливо, выдала: - Везет тебе.
- Ну да, тебе везет в игре, а мне – в смерти, - заявила костлявая, беря до этого момента лежавшую на полу косу.
Белка же, бубня себе в усы о некоторых набожных, которые нормально дочь замуж не могут, а потом по-тихому сойти с ума от того, что в зятьях оказался темный, уже собралась уходить, когда Смерть ее решила ободрить:
- Слушай, плешивая, - по-дружески обратилась чернорясница, - может у него хотя бы дочурка Кэролайн свихнется? В монастырях же этих от десятков молитв, которые они каждый день творят не по разу и при этом лбом об пол бьются, легко можно реальность с туманом перепутать…
Белка задумалась.
Лавронс же, пока две его невидимые гостьи беседовали, позвал слугу и распорядился, чтобы его Кэролайн собирали: она отбывает в монастырь. Шустрый прислужник лишь понятливо кивнул и исчез за дверью.
Юная лерисса Лавронс уехала из дома спустя пол удара колокола. А утром ее отца публично казнили. Император не терпел неповиновения. Особенно когда дело касалось дел политических. А мирный договор с темными, залогом которого доложены были стать браки знати из подданных сумеречных земель и светлых являлся именно таковым.
