Старики Паша и Маша сосредоточенно считают деньги. Плешивая голова Паши склонилась над столом, а хозяйка дома, в неизменном белом платочке, шевелит толстыми губами, припоминая счёт. Паша для точного счёта кладёт купюры их ладони на скатерть, подравнивает стопочку и называет сумму громким шёпотом.
– 1850 рублей, – подводит он итог и смотрит на почтальонку, худенькую девчушку, смотрит на кошку, прыгнувшую на диван, на старуху, пересчитывающую свою пенсию. Она получала на 445 рублей меньше мужа, что давало ему повод каждый раз небрежно напоминать.
– Пенсия то с гулькин нос, а тоже ведь, считает, считает. Ты в следующий раз, Ольга, – старик шутливо пододвинулся к девчушке, вроде бы так же шутливо хлопнул её по худому колену. – принеси ей пенсию одними бесятками. То-то моя старуха обрадуется, подумает, что пенсию ей прибавили, раз бумажек много принесли.
Ольга, уловив юмор, улыбнулась, но встретив сердитый взгляд старухи, погасила улыбку, стала рыться в своей объёмистой сумке.
– Я, поди, понимаю, – сердито бросила Маша и стала пересчитывать снова. Беззвучно шевелились её полные губы. Сама старуха не умещалась на стуле, словно гора нависла над деньгами. Мерно стучали ходики, по ковру с оленятами скользил луч солнца, полосатые ковровые дорожки тянулись от окон до белой, тёплой печи. Сквозь прозрачный тюль краснела герань, зеленел алой. Старику надоело сидеть. От нечего делать от глянул на люстру с матовыми стёклами, пододвинул стул ближе к столу и наступил своей тапочкой почтальонке на ногу. Та поморщилась, выдернула ногу, встала.
– Всё точно, – старуха закончила считать, – а мелкие деньги ты ему неси, дольше не пропьёт. А то, сколько бы не дала ему, в магазин когда пошлю – всё ровно сдачи нет.
Паша, словно это его не касалось, смотрел в окно, где с карниза срывались прозрачные капли талого снега. Девчушка суетливо снова присела, достала из сумки мятый лотерейный билет, положила на стол.
–Вот! Возьмите, самый последний, самый счастливый! Квартиры, машины, до миллиона рублей выигрывают. И стоит всего 50рублей, – голос её постепенно затихал. Ольга покраснела, словно предложила нечто не приличное, стариков обижающее. Билет сиротливо лежал на столе, на него с неприязнью смотрели хозяева и почтальонка.
– Что ты? Что ты? – замахали старики руками, – откуда мы такие деньги найдём? Сами с копейки на копейку перебиваемся.
Ольгу, мать-одиночку, из семьи пьющих родителей, старики считали себя вправе жалеть её. Ругать её отца, мать, сына, брата, сестру, бывшего мужа, свекровь, допустивших её до такой бедности, но ни в коем случае не рисковать своим благополучием, не делать пустых покупок. Они усмотрели в её предложении покушение не только на свои деньги, но и подозрение на свои умственные способности Разве они дураки, чтоб швырять деньги куда попало и надеяться на призрачное счастье.
– Нет, – махнул рукой дед.
– Я знаю, что тебя заставляют продавать, – показала свою осведомлённость старуха, – но нам билет не нужен.
Лотерейный билет у Ольги случайно завалялся. Она позабыла его вовремя сдать и теперь, в последний день перед розыгрышем предлагала его в каждом доме. И везде отказывались. Соседи, Галя с Алёшей и трое их ребят-школьников только посмеялись, доказывая почтальонке, что билеты выигрывают очень редко. Инвалид, Игорь, высокий и худой, стал объяснять ей, что если бы билеты часто выигрывали, то государству это стало бы не выгодно и оно перестало бы их выпускать. Вся улица знала, что Ольга не может продать билет. И если ни кто билета не возьмёт, то Ольге придётся оставить его у себя. И уже каждый ждал, когда почтальонка предложит ему билет, а он, не будь дураком, гордо откажется. Билеты покупают только глупые люди, вроде Ольги, те, что рожают от пьяниц, ютятся всемером в одной комнатушке, одним словом – непутёвые.
– Непутёвая! – шумела вечером Нюрка, мать Ольги, – сдай ты этот билет обратно!
– Не возьмут уже, – призналась Ольга и забилась в кресло. Кресло стояло у умывальника, вплотную к шкафу, и в нём можно было хоть немного отгородиться от семьи. Мишка, трёхлетний сын Ольги, выдвинул на середину комнаты два стула, натянул поверх одеяло и теперь это у него машина и крепость – всё вместе.
Он тоже, как и мать худенький, белоголовый, тоже хочет отгородиться от семьи. Забрался во внутрь, сидит, слушает, мечтает. Вот бы мамка не грустила, да папка непил, да бабка не ругалась. Нюрка собрала со стола старые, грязные газеты, служившие вместо скатерти, кинула их в печь, перед которой ползает худой мужик, пытаясь растопить её. Он отчаянно дует в поддувало, серые волосы свисают у него со лба, волочатся по полу, серая рубашка расстегнулась, цепляется за остриё железного листа, прибитого перед печью. Сырые дрова плохо горят. Мужик то открывает трубу пошире, то прикрывает её – печь дымит.
– Валька опять сырые дрова занесла! – негодует глава семейства, – вот печь и не топиться.
– При чём тут Валька? – заступается за дочь Нюрка, – у нас одни сырые дрова, сухих нет.
– И с такими должна топиться, – с дивана встаёт Санька. Он среднего роста, худощавый, с маленькими, невзрачными глазами, худыми губами и веснушками, густо облепившими его тонкий нос. Он старший брат Ольги. Сырые дрова – упрёк ему, а Саньке не хочется считать себя виноватым. – Вот, почему дымит? Не должна дымить. За квартиру платим – платим, а ни кто не идёт к нам ремонта делать.
Виновный найден, и Нюрка привычно сетует, что в который уже год пишут они заявления, а им всё ни как не могут ни печь отремонтировать, ни крышу починить.
– Да, платим, – соглашается с пола Вовка, – а ни черта не делают, всё сами и сами.
Печь, наконец, растопилась, дыма идёт меньше. Можно открыть форточку, привычно поругать дочь, начальство, поесть картошки, посмотреть телевизор. Мишкину ,,машину,, разобрали, подсели к столу, ели медленно, выло, поочерёдно макая в солонку куском картошки, запивая чаем. Санька нашёл ещё головку репчатого лука, раздавил её руками, смачно чавкал. Нюрка соскребала с тарелки засохшую кашу. После ужина Санька развалился на новом диване, купленном на его деньги. Отец и мать приютились на старом, стоящем у стены. Между ними шумел телевизор. Валька забралась на печь, дожёвывала там кусок хлеба. Ольга тоже примостилась на печь, прижала к себе сына, тот приберёг со стола картошку, дал её матери. Ольга, чувствуя свою вину, за столом ела мало и теперь, горько усмехнувшись, ела припасённую еду.
– Ни кто у неё билет не берёт, – жаловался Вовка сыну.
– Да кому он нужен! – не отставала и Нюрка.
– Так ей и надо, – буркнул Санька, удобнее устраиваясь смотреть телевизор. Показывали боевик, там за кем то гнались, стреляли, а тут, в тепле и безопасности приятно было ощущать себя причастным к большим событиям.
