Сергей Гулевич - Камушки в ладони

© Сергей Гулевич, 2019

ISBN 978-5-4496-9884-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В далеком 1978 году я впервые приехал в Коктебель, тогда еще Планерское. Одетый в шорты, майку и сандалии. Руками намертво вцепившись в мамины и папины руки.

Без бороды, лысины, одышки, привычки к хорошему алкоголю, без удивительных проблем с организмом.

Белобрысый, ростом чуть ниже стола, еще умеющий просто так улыбаться окружающим. Три года всего-то.

У меня, к сожалению, мало что осталось в памяти из этого времени.

Помню, как папа учил меня плавать, и успевал оказаться рядом, когда я бодро пуская пузыри, шел на дно, дрыгая руками и ногами. И выхватить из волны, и успокоить.

А когда я разбивал коленку о камни в погоне за бабочкой и, размазывая по мордахе слезы, горестно выл, папины руки стирали слезы, а на ухо тихо звучало: «Мы, мужчины, не плачем из-за таких мелочей». Мама клеила пластырь и переживала.

А потом мы шли гулять, и солнце шипело, садясь в море. И не было безопаснее и уютнее места в мире, чем папины плечи.

У меня с тех самых пор профиль Карадага, Коктебельские рыжие холмы, большой пирс ассоциируются с детским счастьем, теплом и безопасностью. И поэтому, каждый раз, когда я приезжаю в Коктебель, я чувствую себя дома.

Папа пристрастил меня к чтению, передал талант к готовке еды, заставлял в школьные годы напрягать мой детский умишко, был всегда рядом. Незаметно сформировал меня таким, какой я есть сейчас. Очень гордился моей непутевой книжкой.

А вчера он ушел в свет…

И вот самый уютный и надежно спрятанный уголок моей души, в котором были спрятаны детские воспоминания, беззвучно рассыпается в пыль…

Проходит вечер, ночь пройдет —

Придут туманы,

Любая рана заживет,

Любая рана.

О. Мандельштам

Иногда наступает такой период, когда летать больше нет сил, и крылья, что ранее держали тебя в воздухе, становятся похожи на тряпки, пропитанные городским воздухом. Тогда нужно сделать паузу.

Для этого нужно немного, прийти на берег реки рано утром, когда встают туманы, и растворяют в себе очертания поросших лесом берегов. Развести небольшой живой огонь, чтобы хватило заварить чаю. Не спеша набить трубку. Сбросить с ног старые кроссовки, пропитанные неистребимой пылью крымских дорог.

Сделать глоток табачного дыма, а потом промыть его глотком чаю, и откинуться назад, опираясь спиной на сосновый ствол. Разрешая туману творить волшебство.

Туман окутывает все вокруг плотным, серо-белым одеялом. Ненадолго расходясь окном перед самым лицом. И вот я уже по ту сторону волшебного окна.

Светает, Хамелеоша нежится в полосе тающего тумана. Лучшее время у моря, слышно только шипение волн и крики чаек.

Рыбак, расставив удочки, сидит на камнях. Широкоплечий, невысокий, смешные усики, натруженные ладони. Знакомая широкая улыбка, крепкое рукопожатие.

Сажусь тихо рядом.

Оба молчим, и это никак не мешает услышать друг друга. О том, как ловится барабулька, о море на рассвете, о том, что к обеду придут гости, и нужно будет рубить мясо и разводить огонь. Ведь какая беседа без плова, без кебаба, без кюфты и немного чачи? Сердце пошаливает, а дети уже не хотят помогать. Но есть еще силы, и рыбка ловится! Смотри, сколько я взял за утро!

Давно не виделись, и разговор-молчание вьется сам по себе.

Я знаю, что стоит обернуться, и от огня с казаном улыбнется «йунный подаван», в неизменном переднике. И будет плов с барбарисом, чача с виноградным привкусом, и холодный компот.

Но наплывает туман, а воздух пропитан горечью…

Судорожный глоток табачного дыма, и опять промыть его чаем.

Прибитый страшной грозой поселок у моря. Теперь гроза ушла вверх, к горам и Коктебелю, оставляя после себя мокрый асфальт и пустые улицы. Она будет еще всю ночь ворочаться, бродить по улицам окрестных поселков, ломать деревья и переворачивать машины за горами.

Но сейчас наступила коротая, шаткая пауза. Тепло, почти нет ветра, только разбуженное море бросает высокие волны на берег. С разгона влетаю в море, и волны не сразу пускают меня к себе. Пытаются выбросить обратно, а потом утащить в пучину.

Зависаю в воде и пене, восторженно глядя, как на Святой горе танцует венец из молний, а на горизонте уже проявляются чистое небо, опустевший пляж, и даже куст, за которым прошлым летом стояла наша палатка и неутомимый «гольф».

Очередная волна аккуратно ставит меня на берег, намекая на то, что затишье кончается.

Я улыбаюсь, предвкушая, как, «гольф» будет захлебываться под сплошной стеной дождя на перевале, выше Солнечной долины, стекла в машине начнут запотевать от адреналина, а розовые молнии будут хлестать по окрестным горам и освещать дорогу.

Руки до боли крепко вцепятся в руль, и я запою, задыхаясь от накатывающих эмоций.

А пролетая, или скорее проплывая, через тонущую Щебетовку, в магнитоле, чрез треск грозовых разрядов на секунду появится Вакарчук:

Ніч відійде, стане безмежно малою,

І зникне за край.

Десь продзвенить, ніби для нас із тобою,

Самотній трамвай.

И его голос смоет новой волной эфирного шума, а Щебетовка утонет позади во тьме.

А потом будем на веранде пить, не пьянея, мадеру и слушать грозу. Шуметь, одновременно и многоголосо рассказывая, что-то свое. А снаружи нам будет вторить дождь.

Опять туман..

На руках следы оплетки руля, ноги ноют от напряжения, и я все еще слышу грозу, бушующую в горах.

Глоток чая…

Вечер, тепло. Солнце уходит за Карадаг, теплые тени лежат в долинах. Осталось всего лишь спустится с Тепе-Оба, перевалить через Биюк-Янышар, заглянуть в Тихую, а там уже совсем рядом. Там ждут друзья, кров, огонь. Босые ноги щекочет ковыль, а ветер странствий начинает дуть в спину.

Туман за спиной тает в вечернем воздухе.

А у реки останется догорающий костер, небрежно брошенная на песок недокуренная трубка и остывший чай. И уже больше ненужное измученное, больное и уставшее тело. И старые разбитые о крымские камни кроссовки.

Всем, в чью кровь вошел Крым.

Мы приходили и замирали от восторга, боясь вздохнуть и спугнуть окружающую красоту гор.

Мы растворялись среди плюшевых холмов и невысоких, поросших травой гор. Не замечали того, что происходит вокруг, льет ли дождь, или обжигает солнце.

Мы наполняли долины своим шагами, смехом и песнями. И оживляли горы своими чувствами, давали им имена, и они звали нас к себе из бесконечного далека.

Мы щедро делились с окружающим миром, оставляя частички своих душ у Коклюка, Волошина, в Тихой. А взамен наполняли возникающую пустоту рассветами и закатами, шумом прибоя, криком чаек, шелестом камней под ногами.

Мы захлебываясь пили вино и не пьянели, оно вскипало в нашей крови, оставляя после себя медово-терпкий вкус на губах. Сок солнца пропитывал наши сердца, и этого огня нам хватало, чтобы подняться в небо, распугивая чаек.