Самонадеянно считаю, считал и буду считать, что страну, город, поселок можно узнать только ногами. Почувствовав на себе подъемы, спуски, горные ручьи и выжженное добела небо. Из окон автобуса/самолета/станции мир, эффект совершенно не тот. Там бубнит экскурсовод, и пассажиры послушно поворачивают головы вслед за указующим перстом экскурсиоводителя, прохладительные напитки и чипсы заблаговременно открыты. Из окна автобуса, чей салон омыт охлажденным в кондишене воздухом, горы кажутся совсем настоящими, а прелести и радости дороги такими незатруднительными.
А снаружи солнце, небо и настоящие горы, болят ноги, и плечи оттягивает рюкзак, кровь стучит в висках, а потом момент катарсиса, море, которое все недоступно маячило на горизонте, ласково обнимает тебя. Ведь на небе только и говорят, что о море.
Многие места, где был, раскрываются с первого раза, западают в душу и остаются там, формируется их образ.
Коктебель – бродяга, кажется стариком, пока не заглянешь в его глаза. Вытертые джинсы, старая майка, местами протертая, местами прожженная; высушенный солнцем Крыма, как старое дерево; грива полуседых волос, морщины у глаз, по привычке щурится на солнце и щедро улыбается; льдисто-голубые, пронзительные глаза, в которых отразилось и осталось в плену небо Киммерии. У правого колена бутылка вина, небрежно закрытая пробкой, под левой рукой гитара, такая же битая жизнью и потрепанная, как и ее хозяин.
Бродяга затягивается, не отрывая глаз от моря, бросает:
– Говорили, что ты не приедешь.
– Плюнь тем, кто говорил, в глаза!
Бродяга хмыкает:
– Уже! Здравствуй, брат!
Некоторые раскрываются, к ним тянет, но который год не складывается.
Севастополь – военная осанка, расправленные плечи, тонкий породистый профиль, холодный прищур серых глаз, в которых до сих пор видны оранжевые высверки в клубах порохового дыма. Белая кость флота, аристократ, офицер, ни разу не сдавшийся, не раз встававший из пепла; парадка, кортик у бедра; кисть, затянутая в перчатку, взлетает к фуражке: «Честь имею, сударь!». С удовольствием здороваюсь, раскланиваюсь, в который раз обещаю: в следующий раз заедем. Слышу, как за спиной насмешливо хмыкает Бродяга.
Феодосия – старуха из «бывших», дворянское собрание, папа – генерал, имение, до сих пор прямая спина, несмотря на годы; видно, какая она была, когда блистала на балах, но прошло ее время, прошло. Хотя и бодрится, хорохорится. Держится старушка!
С некоторыми не срастается вообще никак, хотя и море, и горы, и красивости, и интересности есть.
Судак – хмурый генуэзский арбалетчик, оперся на ростовую тарчу, арбалет у ноги, взгляд как через дужку прицела, острый и холодный как граненый наконечник болта. Вежливо и уважительно раскланиваемся.
Алушта-Алустон – византийская красавица, стройная, гордая.
Копна светлых волос.
Огромные глаза, которые умеют смеяться,
разбрасывая солнечные зайчики.
Крупные губы красивой лепки,
которые могут хмуриться,
могут улыбаться вежливо и холодно,
а могут легким, ироническим изгибом вызвать ступор мозга и остановку сердца.
Те самые соболиные брови вразлет, которые часто встречаются в легендах и сказаниях.
Короткая туника, открывающая длинные ноги, у левого бедра круглый щит, гибкие сильные пальцы уверенно лежат на древке копья, коринфский шлем сдвинут на затылок.
В глазах насмешливые чертики пляшут: в море копьем спихнуть? Или в терму позвать?
Некоторые, несмотря на многочисленные посещения, остаются тайной.
Ялта – рыжая, коротко, до плеч, неровными прядями (долго парикмахер старался) остриженная. В глазах чертики с бесенятами пляшут, насмешливый прищур глаз сквозь сигаретный дым. Качается туфелька на точеной ступне. Не девочка, не девушка, умная красивая женщина, знающая себе цену. Ялта – красотка, Ялта – кокетка, Ялта – кокотка.
Еще до поездки образ Гурзуфа сам сформировался, причем совпал с ощущением по приезде. Гурзуф – чернявый, горбоносый, белозубый красавец. Белый хитон небрежно наброшен на плечи, в правой руке кратер с вином, в левой небрежно заброшенный на плечо тирс, увитый хмелем. За правым плечом молчаливой глыбой застыл Пан, у колена бассарея присела.
Иррационально, глупо и по-лоховски ездить задорого туда, где нет сервиса, олинклюзива, бесплатного спиртного, аниматоров, где грязные татары, где все тебя пытаются обмануть, куда, в конце концов, не ездят приличные люди!
Ведь за эти деньги можно поехать в лучшие условия в Турцию, Египет, в Болгарию, в конце концов! Где не нужно ходить, самому строить свой отдых и, страшно сказать, есть в таких условиях.
Ты и детей туда таскаешь? Ты точно псих!
Вот в следующем году обязательно поедем с нами! Ведь в Турции тоже есть горы, набережная, чистое море, песок! И в баре бесплатно наливают! И дочки будут счастливы, младшая будет в песке ковыряться, а старшая на дискотеку сходит.
Да и жена отдохнет как человек и ты тоже! И готовить на отдыхе не нужно! Придумал тоже уху варить на пляже, да тебе повар в отеле такую уху сварит, что пальчики оближешь! Ну не уху, ну не на пляже, ну не для тебя, но какая разница!
Ну что, поехали следующим летом? Ты наконец поймешь, что такое полноценный отдых!
Я послушно киваю, я в курсе: я старый балбес, ничего не понимаю в жизни несмотря на седину в бороде, и там все включено, а в Крыму нет. Там замечательно и здорово. А в Крыму плохо, не устроено и русские.
Но у рабочего стола, в уголке за диваном, стоит старый потрепанный рюкзак, в котором спит моя бандана, печка, стоптанные кроссовки, в кармане лежит горсть камешков с пляжа, трубка с остатками табака, баклажка от портвейна «Князь Голицын».
Рюкзак спит и ждет…
А весной с юга задует ветер странствий и принесет с собой запах степной полыни, моря, можжевельника, терпкие нотки вина. И в глазах снова отразится небо Крыма, рюкзак привычно ляжет на плечи, распахнутся крылья. И ветер унесет меня с собой.
Симферополь, арки, часы на башне.
Другое небо, другой воздух.
Налево, к кассам, через толпу разводящих, таксистов, посредников, турагентов.
Нет, спасибо, нет, сами, и вам удачи!
Что вы говорите, приехал отдыхать и собираюсь мучить жену и самого себя поездкой в маршрутке вместо такси, да еще с кондишеном?
Да я за ваше здоровье эти деньги пропью с преогромнейшим удовольствием, радостью и счастьем!
Сколько я куплю за эти несчастные копейки?
Та вот прямо счас пойду к рынку за чебуреками, вина куплю, а доберусь до Коктебеля – чачи добавлю.
Таксист ржет, жмем руки, расстаемся, ему ловить клиентов, а я от них удрал, в свой Неверленд.
