Отцу и матери моим посвящаю.
Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа! Библия Екклесиаст 1:14
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Екклесиаст 1:9
Лето в том году выдалось жарким. Солнце заглядывало в застекленный балкон и щекотало мне закрытые веки. Открыв глаза, я чему-то радовалась и, вскочив с железной кровати с блестящими шариками и кренделями, и накинув кое-как летнее платьице в горошек, сшитое матерью к пасхе, бежала во двор, где росли три тутовых дерева. Два дерева с черными и рябыми плодами были большие, выше нашей крыши и старые, а третий с белыми крупными и медово-сладкими плодами был поменьше и рос чуть сзади от двух других. Больше всего мне нравились черные ягоды, сладкие и с легкой кислинкой, но от них лицо, руки и губы становились черными, долго не отмывались, а если попадали на платье, то отстирать пятна было уже невозможно. За них я получала дома нагоняй. Потому я благоразумно лезла на дерево с рябыми плодами – они тоже были сладкими, но не такие, как белые. Взобравшись на тутовое дерево с восходом солнца, я почти до полудня проводила на нем, уничтожая созревшие плоды ветка за веткой. Добравшись до самой верхушки, моему взору представала наша маленькая деревушка в узкой лощине небольшой речушки – Цалы. На этой речке протекала моя жизнь с мая по сентябрь каждый год до того момента, пока мы не переехали жить в город. По обе стороны маленькой извилистой Цалы тянулись непритязательные одно- двух этажные дома, построенные из подручных средств – первый этаж из речного камня, а второй из деревянных бревен с непременным застекленным балконом. Перед каждым домом располагались, разумеется, хлев и загон для скота, а также огород. Скот пасли по очереди, так что в роли пастуха на выгоне за деревней и близлежащих холмах, поросших местами деревьями, местами кустарником, не раз успел побывать каждый житель нашей деревни.
Был конец августа. Тутовый сезон давно миновал, и о нем напоминали только темные пятна на жестяной крыше нашего торне, да на моем платье в горошек, благо горошек тоже был темно-красного цвета.
– Лала! Где ты опять пропадаешь с утра! Быстро иди домой, – раздался строгий мамин голос.
– Иду-у-у! – отозвалась я и, поднявшись с теплого камня за домом, вошла в дом.
– Мы с тобой должны поехать в город. Надень чистое платье и сандалии с носками.
Надо сказать, что летом я ходила почти босиком, а если нужно было отправляться за деревню, где на земле валялось множество колючек, я надевала старые туфли. Красные босоножки с белыми носками предназначались только для школы или для редких поездок в город. « Наверное, в городе купим много тетрадей, ручек, перьев, чернильницу с чернилами, учебники для третьего класса и, может быть, даже коричневый кожаный портфель с двумя металлическими застежками», – направляясь вприпрыжку домой, радостно догадалась я. До сих пор в школу я ходила с тряпичной сумкой, сшитой из старого маминого фланелевого халата. Ну да, ведь уже конец лета и скоро в школу! Я быстро натянула единственное праздничное платье в красный горошек, сшитый матерью специально к пасхе ( к пасхе обязательно надо было успеть три раза искупаться каждому жителю деревни в речке Цале и надеть новое платье или рубашку, тогда Бог должен был быть очень доволен таким человеком). Так говорили старики нашей деревни. Согласен ли был с ними Сам Бог, об этом старшие скромно умалчивали, но обычай этот свято исполнялся из года в год.
Я надела белые носки с дырочками на больших пальцах и темно-красные босоножки, привезенные моим отцом из самой Москвы – самого большого и красивого города на всем земном шаре. Два года назад отец ездил на Всесоюзную выставку народного хозяйства, как самый передовой директор сельской школы нашего района. Школа эта находилась в соседнем селе, которое было раза в три больше нашей маленькой деревушки. Мама надела летнее штапельное платье в коричневато-зеленый рисунок. Оно красиво облегало ее стройную фигуру, но лицо ее было строго и печально.
– На, держи вот эти сумки, – сказала она и протянула мне большую сумку из искусственной кожи, на дне которой валялось несколько плетеных сеток. Перейдя речку Цалу по узкому бревну, в этом месте заменявшему мост, мы вышли к роднику, который находился на левой южной стороне деревни. Вся общественная жизнь деревни проходила, в основном, на площади вокруг нашего родника – здесь собиралась молодежь и устраивала по вечерам шумные гуляния с танцами и играми, здесь же завязывались первые ростки семейных уз, а поздней осенью после сбора урожая и приготовления нового вина игрались шумные трехдневные свадьбы. Деревня наша была хоть и небольшая, но население ее состояло из представителей пяти или шести фамилий, поэтому выбрать жениха или невесту было несложно. На площади у родника собралась уже небольшая толпа из десяти-двенадцати человек, желавших съездить в город. Женщин было больше, они были разного возраста, но одеты были совсем не празднично, как обычно при поездках в город. Ждали грузовик, водителем которого был парень из нашей деревни. Он должен был появиться из соседнего большого села и забрать своих односельчан в город. Собравшиеся разговаривали между собой необычно тихо и спокойно, что показалось мне весьма странным.
– Опять война. Не успели даже отдохнуть от нее. Чего они все грызутся? Будто земли на свете мало, – проговорила очень пожилая женщина в темном платье, глядя куда-то вдаль.
– Это все Америка мутит и их главарь Кенноди. – Авторитетно заявил худенький старик в шерстяных носках и войлочной шляпе. На моем родном языке слово «кеннод» обозначает понятие выбора, то есть можно выбрать то или другое. «Значит, подумала я, этот американский главный сумеет сделать правильный выбор». Эта мысль ободрила меня, но мое праздничное настроение почему-то исчезло.
– А ту войну немцы начали и их бесноватый главарь Гитлеркапут, – тыкая куда-то в сторону грузинского села, прокричала полная грудастая тетка с румяными щечками.
И в этот момент, перекрывая обвинительную речь румяной тетки, со стороны грузинского села, вздымая столбы пыли по ухабистой дороге, дрожа и громыхая всеми своими металлическими и деревянными частями, появилась грузовая машина с блекло-голубой кабиной и мрачно-зеленым кузовом. Проделав полукруг вокруг нас, грузовик остановился неподалеку от родника. Из кабины резво выскочил коренастый молодой человек в синей клетчатой рубашке с закатанными рукавами и кирзовых сапогах. Он широко улыбнулся из под пышных усов, широко развел загорелыми волосатыми руками и проговорил басом: – Полезайте, пожалуйста, в мою карету.
