***
1927-й год.
Шум сотен ног потревожил предутренний сон горожан. Никого нельзя было разглядеть в белой пелене, но шли от Шпалерной. Гул в тумане вдруг обрывался, будто и не было его.
Туман в ту ночь разлился по улицам Ленинграда мистический, словно небо упало на землю. Облака вязко дымились вкруг телеграфных столбов, тумб с афишами, перил, парапетов, мостов и киосков. Все пожирала белая тьма.
Шла колонна людей, ноги узнавали старые глянцевые камни мостовой. Конвой на лошадях вырастал из белой мути как всадники Апокалипсиса.
Холодно, хоть и начало лета. Лица мокры от влаги, поднимающейся с Невы. Каждый занят собственным страхом и собственными мыслями.
Месяц в одиночной камере, когда видишь только немигающий глаз надзирателя да его грязную руку с похлебкой в дверном оконце, приучит к молчанию любого. Ни газет, ни книг, только вымученные мысли о прошлом и непонимание будущего, четыре шага из угла в угол и три – от двери к глухой стене… И вот теперь – хоть какая-то перемена.
Около пяти утра. Фрагменты домов выступают из тумана мягкими силуэтами и пропадают вновь. Колонна проходит мимо роскошных особняков, в них теперь клубится совсем иная жизнь, мимо купеческих домов с непонятной аббревиатурой на вывесках. Иногда с тротуаров доносятся одиночные голоса – это родственники заключенных выкрикивают кого-то по именам. Арестанты прислушиваются, но крики увязают, словно в вате, звук гаснет, разобрать имена невозможно.
В колонне довольно много женщин. В середине идет, сильно припадая на левую ногу, одна – полноватая, некрасивая, она кутается в коричневую шаль. Кажется, ей лет сорок. Женщина озирается на каждый крик с тротуара, стараясь не отстать от ритма толпы. Лицо ее, типично малороссийское, круглое, обрамляют слабые каштановые волосы, кое-как собранные на затылке. Она смотрит на едва виднеющиеся выступы домов, узнавая их и прощаясь навеки.
Колонна прибывает, наконец, к вокзалу. Все так же в тумане заключенных распределяют по эшелону. Когда состав набивается битком, вагонные двери тяжело задвигаются, лязгает внешний замок, в окошке с толстой решеткой теперь можно разглядеть лишь зябнущего часового, красноармеец на платформе отчаянно зевает, опершись о винтовку.
Все мечтают о том, чтобы поезд скорее двинулся. Но с отправлением медлят, конвоиры и командиры переругиваются. Туман еще обволакивает вокзал и людей. Иногда из него доносится чей-то мат, ржание лошади, скребущие звуки метлы. Утро, белеет.
Скоро в вагонах становится трудно дышать. Люди кое-как осваиваются с теснотой. Время тянется мучительно долго. Но вот, наконец, звучит гудок паровоза. Эшелон дергается и начинает свой путь в неизвестность.
Женщина, уткнувшись плечом в стену, закрывает глаза и засыпает под стук колес.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
Эта история произошла в младенческие годы двадцатого века, когда мир был беспечно-праздным, а поэты жили так, что сами становились легендами.
***
Похороны студента прошли наскоро. Родственникам не хотелось привлекать излишнее внимание. Однако на кладбище все же явились молодые люди, за поимку которых власти выложили бы солидную сумму. Их было четверо: девушка и трое парней. Один то и дело грыз ногти. Второй имел мрачную физиономию. Третий был похож на цыгана.
Все четверо, проводив студента в последний путь, удалились с кладбища, не оставшись на поминках. Они приехали в дом, стоящий на окраине Петербурга. Здесь, в одной из квартир, сели за скромно накрытый стол.
–Его смерть не должна остаться безнаказанной, – сказала девушка, – Пока нами правит деспотизм, нам остается одно: террор.
–Но он нарушил дисциплину, за что и пострадал, – возразил один из парней, – Мы потеряли связного и теперь нужно ждать, когда ЦК пришлет следующего.
–Ждать? Зря терять время?
–Нет, мы не будем ждать, мы продолжим производство бомб, – заявил мрачный тип и стукнул кулаком по столу, – Предлагаю начинять их гвоздями. И взрывать без разбора всех, кто причастен к правительству. Может быть, даже и царя.
–ЦК против.
–Но царя надо убить даже при формальном запрете партии!
Похожий на цыгана смуглый парень не спеша ел. Товарищи ждали, что он скажет.
–И как вы думаете это осуществить? – смуглый отщипнул кусочек хлеба и стал катать его пальцами.
–Можно кинуть бомбу с летательного аппарата. Или подложить ее под поезд.
–Нет, – сказал смуглый, – Не пойдет. Тут нужен более хитроумный план. И я что-нибудь придумаю. Обязательно.
***
«Апрель, 1909 года. Совершенно секретно. Доношу, что во вверенном мне Управлении получены агентурные сведения по поводу замысла сектантов на проникновение ко двору Его Императорского Величества. Сии сектанты имеют сношения с французской Ложей Великого Востока и ставят целью подрыв авторитета российского самодержавия».
Заведующий Особым отделом Департамента полиции полковник Еремченко задумался – на бумагу упала капля чернил и растеклась жирной кляксой. Еремченко поставил перо в бронзовый стакан, в досаде побарабанил пальцами по столу, перевел взгляд на прижатую бронзовым пресс-папье мятую бумажку с какой-то невнятицей из дробных чисел, вскочил из кресла, задвинул его к стене, и стал прохаживаться по диагонали, прихрамывая и скрипя сапогами.
Начальник Первого стола, занимающегося перлюстрацией, седой, совсем не похожий на полицейского, сидя следил за полковником и прислушивался к едва уловимому трению бандажа на его левой ноге. Бандаж скрывали высокие сапоги. В Департаменте все знали, что длинные ботфорты Еремченко – не модная причуда, а мера вынужденная: ноги полковника были изуродованы вследствие осколочного ранения от брошенной революционерами бомбы. Четыре года оправиться не может – без ортопедического крепления с кольцами из стали нога совсем не держит вес тела. Ему бы трость. Да не желает показать слабость.
–Черт те что! – выругался полковник, энергично прохаживая туда-сюда ровно по линии давно примятого ворса на ковре.
Начальник Первого стола протянул руку, извлек мятую бумажку из-под пресс-папье, и в который уже раз вперился в нее взглядом. Нет, решительно никакой идеи. Здесь крепко подумать нужно, и чтобы ничто не отвлекало, не скрипело, не тикало. И уж тем более не маячило перед глазами. Криптограф не терпел спешки. А тут еще голова разболелась. Прилечь бы с компрессом…
–Жаль вас разочаровывать. Сиюминутного решения нет-с. Понимаю, дело неотложное. Так ведь у нас что ни дело, то горячка…– проговорил он, причем его линялое лицо не выразило ничего, но в тоне мелькнула нотка каприза.
Хозяин кабинета остановился, метнул досадливый взгляд на подчиненного, и снова зашагал по диагонали ковра.
–И ведь никакой уверенности, что на эту депешу соизволят обратить внимание! Невозможно убедить! Как прикажете обеспечивать безопасность императорской семьи? Вот, кстати уж, взгляните!
